[hideprofile]

в 19 веке отношение к табаку продолжало оставаться лояльным. Табаку приписывали множество спасительных свойств: «для глаз хорошо», «для возбуждения мозга», «оттягивает от головы дурные соки». «Почтенный чиновник» в повести Н. В. Гоголя «Нос» говорит коллежскому асессору Ковалеву: «Не угодно ли вам понюхать табачку? Это разбивает головные боли и печальные расположения; даже в отношении к геморроидам это хорошо». В XVIII веке табак нюхали не только мужчины, но и женщины. Е. П. Янькова вспоминала о своей бабушке: «Она нюхала табак, как почти все в наше время, потому что любила пощеголять богатыми табакерками...» «Тогда была мода для молодых девушек и женщин высшего круга нюхать табак, будто потому, что было здорово для глаз, а в сущности вероятно ради прекрасных и миниатюрных табакерок (которых несколько осталось и у нас после матушки)». Во времена Екатерины II табакерки называли «маленькими кибиточками любовной почты».
В начале XIX века табакерка считалась лучшим подарком для «почтенной дамы». «У бабушки была страсть к табакеркам, — читаем в воспоминаниях О, Корниловой, — когда, бывало, отец ехал в губернский город, он спрашивал: "А вам, маменька, чего привезти?" — "Да чего мне старухе нужно. Разве табакерочку привези"».
Среди вельмож, собиравших табакерки, были А. Б. Куракин, Я. И. Булгаков и др. Однако «принцем табакерок» признан был князь А. Н. Голицын. В мемуарной литературе упоминаются также имена «больших охотников до нюхательного табаку». Об одном из них, А. П. Ададурове, рассказывает С. П, Жихарев: «Всякое дело мастера боится, — подумал я, — если шталмейстер такой же знаток в лошадях, как и в табаке, то конюшенная часть при дворедолжна быть в порядке». «Тогда нюханье табаку дамами также было распространено, как теперь куренье папирос», — свидетельствует А. Панаева, вспоминая актрису Е. Семенову, жену князя И. А. Гагарина. «Я видела у нее только маленькую золотую табакерку с каменьями на крышке; она постоянно вертела ее в руках и часто из нее нюхала табак». Многие дамы рады были в подарок получить хороший дорогой табак, Н. П. Голицына писала дочери из Петербурга: «Как мы уговорились, я здесь купила коробку табака, такого же, какой я люблю, и я его сберегу — До твоего приезда. А вместо этого я прошу тебя тот,который у тебя в коробке, послать г-же Глебовой, которой я обещала такой табак прислать, но только устрой так, чтобы та не подумала, что присланный тобою табак куплен в Москве, но
знала бы, что это я его ей прислала».

Известно, что императоры (и Александр I, и его брат) не жаловали «табашников». Примечателен рассказ графа Аракчеева, переданный в воспоминаниях генерала С. И. Маевского: «В один день работал я с Государем в кабинете и не знаю как-то замарал нос. (Ты знаешь, что Государь не любит табашников.) Государь, увидя это, говорит мне:
— Граф! Нынче и ты нюхаешь табак?
Мне так было стыдно, что я поклялся быть впредь осторожнее. «В ожидании выхода государя несколько министров разговаривали между собою, и Вронченко нюхал табак. В эту минуту, как государь вошел, у него между пальцами была щепоть, и он, опустив руку, стал понемногу выпускать табак на пол. Меныников, заметив это, улыбнулся; но государь резко сказал, что подданному делает честь, если он боится своего государя».
«Есть известные, характеристические признаки, по которым легко узнать нюхателя a la bоn ton, нюхателя фешонебля и нюхателя аристократа. Прежде всего нюхатель, который хотя сколько-нибудь уважает себя, никогда не станет открывать свою табакерку с шумом и предлагать табак посторонним лицам. Благовоспитанному человеку неприлично предоставлять пальцам первого встречного свой испанский, макубский, виргинский или тонненский табак. Табакерка, открытая для всех, может быть сравнена с уединенным большим домом, не имеющим ни окон ни дверей, осужденным на развалины, оставленным своим господином на произвол ветров, дующих со всех четырех сторон. Нюхатель, который сколько-нибудь уважает себя, который желает избегать известных неудобств, сопряженных с нераздельностию имуществ, пользоваться своим табаком позволяет только искренним своим друзьям, и то еще с разборчивостию».
Эти правила «проливают свет» на сцену из повести О. И. Сенковского «Вся женская жизнь в нескольких часах»: «Она нашла маменьку в зеленой комнате сидящею на диване рядом с каким-то господином, возле которого с другой стороны занимал место Иван Иванович, потчевавший его табаком из своей табакерки». Таким образом, ни Ивана Ивановича, ни его «высокого покровителя», которого он потчует табаком из собственной табакерки, нельзя назвать нюхателями a la bоn ton.

Аристократ «нюхает тайком, так чтобы никто не заметил; или если он нюхает открыто, то выказывает столько вкуса, столько небрежности, с такою грациоз-ностию приближает большой и указательный пальцы к кончику своего носа, что этот маневр придает некоторое благородство всему его виду. Он старается не чихать; или если щекотание слишком сильно, то он мужественно задушает в себе этот треск, выпуская его в индейский фуляр. Он неутомимо заботится, чтобы на его носу никогда не заметно было ни малейших признаков табаку, самого легонького пятнышка».
В каждом богатом доме была курильная (или курительная) комната, примыкающая к кабинету хозяина: За неимением «оной» хозяин приглашал своих приятелей в кабинет. Трубки служили предметом угощения. Раскуривал их обычно казачок, прозванный «чубукши-паша» или чубукчи. Каждый курильщик имел собственный мундштук, который носил в кармане, подобно носовому платку. Известны случаи, когда в богатых домах предлагалось гостям «раскурить трубку бумажкою*, то есть крупной ассигнацией. По свидетельству современников, князь А. Н. Голицын, расточительство которого не знало границ, «сторублевыми ассигнациями давал прикурить трубки гостям». Подобно князю Голицыну вел себя и герой повести Н. А. Дуровой, отчаянный игрок Лидин, спустивший в результате все состояние: «Игроки, видя, что он раскуривает трубку простою бумагою, а не бумажкою, как то делал прежде, перестали играть с ним на слово, но требовали, чтоб он положил на стол, как и другие, наличные деньги!
Выкурив трубку, гости пили из маленьких чашек крепкий и густой кофе, запивая его холодной водой («по-восточному»). А. Ф. Вельтман в «Воспоминаниях о Бессарабии» так описывает прием гостя в «великолепном доме»: «Вас сажают на диван; арнаут в какой-нибудь лиловой бархатной одежде, в кованной из серебра позолоченной броне, в чалме из богатой турецкой шали, перепоясанный также турецкою шалью, за поясом ятаган, на руку наброшен кисейный, шитый золотом платок, которым он, раскуривая трубку, обтирает драгоценный мундштук, — подает вам чубук и ставит на пол под трубку медное блюдечко. В то же время босая неопрятная цыганочка, с всклокоченными волосами, подает на подносе дульчец и воду в стакане. А потом опять пышный арнаут или нищая цыганка подносят каву в крошечной фарфоровой чашечке без ручки, подле которой на подносе стоит чашечка серебряная, в которую вставляется чашечка с кофе и подается вам. Турецкий кофе, смолотый и стертый в пыль, сваренный крепко, подается без отстоя»
В Одессе пьет кофе по-турецки, с трубкой, однако, не запивая водой, автор в «Евгении Онегине»: Потом за трубкой раскаленной, Волной соленой оживленный,Как мусульман в своем раю, С восточной гущей кофе пью. Этот обычай был распространен не только на юге России. А. Н. Вульф, находясь на военной службе в Петербурге, в 1830 году записывает в дневнике: «Как не иметь женщину, которая выходила со мной одна в кабинет мужа, оставляя гостей, чтобы сидеть со мной, пока я с кофеем курю трубку!»

В «уездном городке Б.», в гостях у бригадного генерала «после обеда все встали с приятною тяжестью в желудках и, закурив трубки с длинными и короткими чубуками, вышли с чашками кофию в руках на крыльцо», — читаем в повести Н. В. Гоголя «Коляска». Долгие задушевные беседы друзей сопровождались курением. «Когда бы нам с тобой увидеться! много бы я тебе наговорил; много скопилось для меня в этот год такого, о чем не худо бы потолковать у тебя на диване, с трубкой в зубах...» — писал в январе 1835 года А. С. Пушкин П. В. Нащокину.

В среде декабристов трубка воспринимается как символ принадлежности к избранному сословию. Единственное, о чем они просят, находясь в заключении в Петропавловской крепости, — разрешения курить трубку. «Что за дворянин, согласитесь, без трубки в зубах, а ведь я еще дворянин!.. Если в дарованной дворянской грамоте не упомянуто о праве курения табаку, то это потому, что это право само собой подразумевается за дворянами», — убеждал А. В. Поджио плац-майора Петропавловской крепости Подушкина. «На Страстной неделе разрешено было императором, что арестанты в крепости могут получать книги духовного содержания, трубки и табак. Это было уже действительно облегчение для нас и роскошь после продолжительного лишения».Сестра подозреваемого в заговоре А. В. Капниста С. В. Скалой вспоминала: «Вскоре после заключения он просил письменно тетку свою, Дарью Алексеевну Державину, прислать ему Библию, что она и исполнила; и он в продолжение трех месяцев прочел ее трижды от доски до доски. Потом он просил ее же прислать ему трубку и табаку, что она и исполнила, испросив на это позволения. Тогда и заточение казалось ему легче».
«Есть люди, которые никогда не расстаются с трубкою; только смерть может расторгнуть их союз. Трубка делается частью лица, продолжением нижней губы». В «отряде страстных курителей» состоял Д. В. Давыдов: «трубку не оставлял он ни на минуту, уверяя, что без нее он был бы совершенный дурак, оттого мало бывал в обществах, а навещал только самых близких друзей и приятелей».
Среди «любителей трубки» были и дамы. Младший брат писателя А. М. Достоевский рассказывает о своей тетке Н. А. Маслович. «Это была пожилая уже дама, вечно страдающая зубными болями и флюсами и вечно подвязанная белым платком. Особенного про нее нечего сказать, разве только то, что она постоянно курила трубку, вероятно, как помощь от зубной боли, но впоследствии и привыкла к табаку. Курила она, конечно, табак американский (турецкий тогда не был в употреблении) или фабрики Фалера, или фабрики Жукова. Мне очень тогда казалось странным, что дама курит. Она курила всегда из папенькиного чубука, который, т. е. папенька, а не чубук, тоже временами, и то изредка, выкуривал по одной трубке после обеда».
Разрешение курить в присутствии лиц царской фамилии — знак «высочайшей милости» и «исключительного расположения», которыми удостаивались только избранные. октября 1815 года А. И. Михайловский- Данилевский, сопровождавший императора в заграничных поездках, запишет в своем журнале: «Меня утешает, кроме моей совести, уважение некоторых почтенных людей и, особенно, обращение великих князей Николая Павловича и Михаила Павловича, которые в Берлине неоднократно приходят ко мне в комнату, долго у меня сидят и со мною беседуют, и даже приказывают, чтобы я в присутствии их не переставал курить трубку».
Было запрещено курить на улице и в общественных местах, но можно было курить в кафе и ресторанах, если эти заведения имели разрешение на торговлю табаком. Разрешалось курить и в Английском клубе. П. Ф. Соколов, автор «Записок клубного завсегдатая», свидетельствует: «Признаюсь, что хоть и грешно, но я очень люблю курить и меня очень волновало, когда и где в клубе можно заниматься сим весьма неполезным, но приятным делом. Оказалось, что курить можно прямо в столовой, но только после подачи последнего за обедом блюда — иначе тем, кто из членов не курит, будет слишком противно». Одесса была единственным городом, «где дозволено курить». «Два обычая общественной жизни придавали Одессе оттенок иностранного города: в театре во время антрактов мужская партерная публика надевала на голову шляпу, и на улицах дозволялось куренье сигар, тогда как эта последняя вольность составляла до весьма недавнего времени почти уголовное преступление во всех прочих городах Российской империи».
Из https://nashe-nasledie.livejournal.com/703372.html

Подпись автора

Свободу лишь учася славить, Стихами жертвуя лишь ей, Я не рожден царей забавить Стыдливой музою моей.

Но, признаюсь, под Геликоном, Где Кастилийский ток шумел, Я, вдохновенный Аполлоном, Елисавету втайне пел. (А.С. Пушкин)