Поиски вчерашних штанов, когда те просто упали на пол и валяются бесформенной кучкой  у кроватной ножки – дело крайне сложное, требующее суеты, тихих проклятий и всяческих, совершенно ненужных действий, вроде открывания сундука с дорожным платьем и несколькими книгами, переворачивания подушек и заглядывания под тюфяк.
Проделав все эти ритуальные действа и помянув святого Мику, Инхар обнаружил, наконец, штаны, натянул их и, похватав остальную одежду, благополучно избежавшую бесславного падения на пол, завершил облачение, надевая плоскую черную шапочку уже в дверях.
Можно было выйти к посетителю и без неё, но Инхар полагал, и не безосновательно, что шапочка эта придает его круглому лицу с  острым, словно в насмешку над целостностью облика, изящно вылепленным носиком, вид солидный и умный.
Служанка, с которой он столкнулся на лестнице, скороговоркой доложила только что подслушанное и сообщила, что  хозяйка вознамерилась с посетителем уходить, сказав, что он-де их нагонит. И про раненого мальчика успела сообщить.
- Сумку мою неси, - распорядился лекарь,  понимая, что такому пациенту просто так порошков не отсыплешь и мазей не продашь – придётся идти.
- Приветствую вас, уважаемый, - проговорил он, спускаясь в комнату, где ждал посетитель и окинул того цепким, оценивающим платежеспособность, взглядом. Судя по добротным сапогам и поясу, нищим пришелец не был, а значит можно с ним и дела делать, - мне передали уже, с чем вы пожаловали. Сестра моя должна была встретить вас, но, - он виновато развел руками, мысленно кляня вертихвостку, - но верно домашние дела её отвлекли.
Оправдываться, зная со слов служанки, что всё как раз обстоит иначе, было даже забавно.
- Далеко ли находится… больной? – спросил он, закончив с объяснениями и рыгнул. Тушеная редька с пивом никак не хотели мирно уживаться в желудке многомудрого лекаря.

Стоило бы шепнуть слова благодарности Иапигу, северо-восточному ветру, нагнавшему облака и сдувшему жару, от которой вот уже неделю изнывали все обитатели Кносса – и те, что ютились в обмазанных глиной лачугах и те, кто жил в дворцовых покоях, как двое юношей в ярких одеждах из тончайшего полотна, стоящих в тени галереи, окружающей арену. Яркими одеждами они не выделялись среди окружавших их богатых и знатных горожан. Они могли бы занимать и лучшие места – по правую сторону от каменного кресла, где обыкновенно восседал царь Минос, Главк – подле отца, а спутник его, Икар – позади, среди сопровождающих царя и его детей приближённых или личных слуг, но Главку нравилось видеть свою семью вот так, издали, такой, как верно видел их всякий житель Кносса или чужестранец, попавший на храмовую арену в день ритуальной пляски с быками – игры во славу Посейдона, самое честное жертвоприношение, когда бог, воплощаемый священным быком, должен действительно разъяриться, а танцоры, прыгающие через него или проскальзывающие, дразня, у самой морды, растерять по воле богов всю свою ловкость, чтобы на песок арены пролилась кровь, и кто-то из чужестранцев, ежегодно прибывающих на Крит, в качестве рабов для этой жертвы, забиться в предсмертных конвульсиях.
В дни, когда бык, этот белый с бурой звездой на морде или другой из десятка священных животных, взращенных специально для этой пляски, был так медлителен, море тоже оставалось спокойным.
— Сколько уже времени афинский царевич развлекает толпу своими сальто? Почти год? – голос Главка звучал с высокомерным пренебрежением, — Он слишком высок и слишком тяжел для прыжков, все они, бычьи плясуны, гибнут, как только достигают того возраста, когда им приходится брить усы и бороду, чтобы все еще походить на юношей.
Для уроженца Аттики Тесей не был ни высок, ни массивен – среди его спутников были парни и даже девушки заметно выше своего предводителя, но Главк, в сравнении с ним был и вовсе тростинкой – гибкий, невысокий, узкоплечий, по виду совсем еще юноша со скуластым лицом, на котором выделялся  крупный нос с заметной горбинкой.  Все – от матери и отца до старых рабов говорили, что царевич точь-в-точь Минос в дни юности, но самому ему, глядя на грузного, коренастого мужчину с густой курчавой бородой сложно было поверить в такое сходство. Впрочем, Ариадна с Астерием, нынче сидевшие рядом друг с другом,  подле пустующего царского стула, и вовсе казались Главку чужаками. Любой из них сними он царские одежды и тяжелые украшения и выйди сейчас на арену, легко бы заменил собой кого-нибудь из светловолосых афинян, чья загоревшая щедро умащенная кожа, блестела, как свежий янтарный мед и все равно была светлее, чем кожа уроженцев Крита.
Главк невольно и далеко не в первый раз засмотрелся на своего спутника, изучая его профиль, и мнилось царевичу, что чертами лица сестра его похожа скорее на этого афинянина, нежели на родную мать, да и профиль брата разве что несколько грубее и резче, чем у Икара, а так – и линия подбородка, и скулы, и форма спинки носа, даже завиток ушной раковины – всё похоже.
— Мне думается, — заговорил он,  когда навязчивый его взгляд привлек внимание афинянина, — что мой отец не ценит всего, что сделал Дедал. Да и никого не ценит, даже военачальников и советников. Будь я царем, мне было бы совестно одарить ваятелей, создавших такую статую, как ту, что сделали вы, всего лишь браслетом со старой бирюзой. А метательные машины, что стоят теперь на критских кораблях? Кубок, отданный за трапезой, когда Дедал напомнил ему о сделанной работе?
Подобные разговоры Главк стал заводить с разными людьми совсем недавно и был осторожен в речах, следя за реакцией собеседников. Но после того, как мать высказала одобрение, посетовав на то, что Минос с годами перестал прислушиваться и к жрицам Богини-Матери, Геи (то есть к ней), Главк стал более уверенным. Но на материнскую поддержку он не рассчитывал – Пасифая столь горячо любила ущербного головой, полубезумного Астерия и Ариадну, что прочим её детям, включая Главка, доставалось лишь участливое внимание, а то и  просто равнодушное терпение.
Ну да, конечно, Астерий – сын Посейдона, снизошедшего до красоты смертной женщины.
Так, во всяком случае, утверждала сама царица. А Главку все чаще за последние пару лет хотелось спросить Икара, чужеземца, принятого во дворце вместе с отцом, не зачала ли и его мать от самого колебателя Земли, пока отец занят был очередной своей затеей.