-...Вот ведь, ни стыда, ни совести. Нацепят жемчуга и алмазы, и мнят о себе бог весть что... - Донесся до слуха Леонель раздраженный женский голос из соседней ложи.
- А платье то, платье... в таком возрасте! - Вторил ему громким шепотом второй голос, постарше.
Леонель прикрыла глаза и тихонько усмехнулась. Она давным-давно привыкла к злословию в свой адрес и научилась пропускать его мимо ушей, к тому же сегодня длинные языки светских кумушек были ей особенно выгодны. Она нарочно афишировала свое намеренье появиться этим вечером в театре, обронив пару фраз в гостиной княгини Тверской позапрошлым вечером.
Напрасно Яков Васильевич пытался удержать ее в стенах своего дома. Стоило заботливому медикусу отправиться к очередному больному, как графиня тот час же позабыла про постельный режим и, оставив короткую извинительную записку:
"Мне нужно уладить кое-какие дела, скоро вернусь. Твоя Л."
поспешила ретироваться из дому, нарочно попетляв по Петербургу и, заглянув к своей подруге Натали чтобы привести себя в порядок.
В театре мадам Беранже появилась во всеоружии: изящное белое шитое серебром платье, оголявшее руки, на одной из которых все еще виднелась повязка, скрывавшая следы недавнего ранения, алмазное ожерелье на слегка увядшей, но все еще красивой шее, волосы, взбитые в легкую, слегка небрежную, по последней Парижской моде, прическу. Она нарочно выкупила всю ложу единолично, желая привлечь к себе как можно больше внимания.
Расчет был прост и дерзок: выказать свое равнодушие тем, кто пытался ее запугать, дабы выиграть время.
Положение Леонель было патовое. Заявившись домой к Виллие она невольно поставила того под угрозу. То, что ее враги не предприняли никаких действий за ту неделю, что она отлеживалась в его доме, вовсе не говорит о том, что им ничего не известно, скорее, совсем наоборот. А вот что известно самой Леа?
Напавший на нее был французом, говорил чисто, без акцента, добивать ее не стал, обронил на прощанье бутон эдельвейса - символ одноименной организации герцога де Перезе. Выходит, Перезе прознал о документах? Но как? Конечно, к этому можно придти методом обыкновенной дедукции, вот только со времени ее отьезда из Франции прошло уже несколько лет, если Перезе собирался действовать, руководствуясь лишь предположением, то зачем было ждать?
Вторая потенциальная версия произошедшего - кто-то прознал о том, что за Леа охотится "Эдельвейс" и решил использовать эту информацию в своих целях. Прибегнуть к этому методу мог кто угодно, даже представитель Министерства Магических Дел. Довериться было некому. Леа отлично знала, что в вопросах политики и власти грани "добра и зла" перестают существовать. Им на смену приходит совсем иное выражение - "в интересах дела", и этот интерес оправдывает решительно все.
Если бы не ее внезапные, неуместно вспыхнувшие чувства к Якову Виллие, Леа не решилась бы действовать столь дерзко и открыто. Она бы уехала в свое имение в Черниговской губернии, затаилась, выжидая время и раздумывая над следующим шагом, но увезти с собою медикуса не было никакой возможности. Если об их романе прознают в свете, Яков превратится в живую мишень. То что женщина не сделает ради себя, она сделает во имя любимого мужчины - лучшего обьекта для шантажа и не придумать.
Посему, времени у нее было мало и действовать нужно было решительно и немедленно. Единственной спасительной зацепкой в сложившемся положении было некое тайное общество под названием "Изменение", слухи о котором не раз доходили до графини из весьма надежных источников. Революционные настроения российских магов ее интересовали мало, но как известно, нет друзей надежнее, чем враги наших врагов. Исследования Клода и Этьена представляли для гиацинтов, как называли себя члены этой организации, довольно большую ценность, в то время как сама Леонель нуждалась в надежных магах-союзниках, способных дать отпор шайке Перезе.
Конечно, если рассудить здраво, то между "Эдельвейсом" и "Гиацинтами" не так уж много разницы, но последние по крайней мере не желают ее смерти. Из двух зол надобно выбирать меньшее...
Именно эти размышления и привели сеньору Беранже в ложу Императорского театра этим вечером. Слух о том, что на нее напали неизвестные, был пущен еще на вечере у Тверской и уже успел разнестись в обществе. Большинство, даже и не пытаясь скрыть своего презрения, считало, что виною этому любовные интрижки графини. Одна тучная, набожная дама даже выразила разочарование, что дело не увенчалось успехом.
Между тем сама Леа надеялась на то, что ее скандальный поступок привлечет к себе внимание тех, кто умеет читать между строк. Она не знала, будет ли этот человек врагом или другом, но все же решилась на этот риск...