Яков Павлович отдыхать не любил. Вернее, не совсем.
Он любил так отдыхать, чтобы работать: не важно, умственно, или физически. Иногда вместо этого была компания людей, как на каком-нибудь светском приеме, или чинном мероприятии.
Ведь там — знай себе икру кушай, да с дамами танцуй. Что касалось мест досуга, Горецкий предпочитал бывать в бане, на катке, на скачках, а реже в каком-нибудь месте, где можно найти много разношерстных увлекательных книг и всенепременную тишину.
Да, он определенно уставал от людей и многие знакомые не понимали, почему отдыхать ходит туда, где их ещё больше.
Например, на каток.
Сегодня это был каток.
Вечер вступил в свои права, уже почти стемнело, в лучах фонарей неторопливо кружился мелкий снежок. Мороз не кусал за щеки, голубоватый лёд отбрасывал вокруг белесые отблески, воздух слегка отдавал сказкой. По счастью, сегодня рядом с ним не оказалось знакомого чиновника, или любой человеческой единицы, с какой можно столкнуться в длинных коридорах одинаковых учреждений, которые приходилось без конца посещать.
И хорошо, он был не в настроении раскланиваться, произносить долгие и вежливые, совершенно лишенные смысла, речи о здоровье жен, тетушек, достопочтенных родителей, юных отпрысков. Он был не в настроении беседовать о новой статье, появившейся в газете.
Он не хотел также говорить о том, какие досужие сплетни сорока на хвосте принесла.
Честное слово, светские разговоры можно разучивать наизусть! Десять раз поведаешь одно и то же, ни разу не ошибешься.
На пробу чуть стукнув полозом о поверхность под ногами, поднялся во весь рост, чуть прищурившись и отъехав от борта. Искусно кататься, чтобы там делать всякие резкие повороты, или лихие пируэты он не умел, не горел желанием учиться, да и старость, знаете ли, не радость, волчком вертеться, да козленочком гарцевать.
Одет крайне просто: легкое, темное пальто, под которым рубашка, да жилет. Он никогда не надевал полноценного костюма, если собирался покататься.
Без лишних акссесуаров, стесняющих движения.
К сожалению, Яков не совсем понял, что именно произошло секундой позже: то ли он споткнулся о какую-то неровность, то ли недостаточно хорошо закрепил коньковый полоз на ботинке, при помощи кожаных ремней, то ли его нечаянно кто-то толкнул по касательной, чересчур стремительно проехав мимо.
Всё вокруг едва ли не перевернулось вверх тормашками, Горецкий потерял равновесие и полетел лицом вперед. Он бы непременно упал этим лицом в хладную твердь, грозя как минимум нос себе свернуть хорошенько, но успел выставить перед собой руки.
Ладони. Боль прошила в нескольких местах: виски, от слишком резкой потери положения в пространстве, колено, ладони.
Должно быть, напрочь ссадил.
Кажется, вокруг гомонили голоса и спрашивали, нужно ли ему помочь подняться. Ничего не ответил, сидя на коленях и чуть выпрямляясь, а потом застонал сквозь зубы, зажмуриваясь, да отнимая от земли правую руку:
— Проклятье.
Перед глазами всё плыло, но ему не обязательно было видеть четко, чтобы осознать, что запястье сломано.
Благо, перелом не открытый и это не распугивает детей и женщин видом торчащих костей, заливая поблескивающую белоснежность кровью.
Впрочем, приятного мало — больно.
Голова кружится.

Отредактировано Яков Горецкий (5 Ноя 2019 18:46)

- Я чувствую острое, желчное раздражение, от своей оплошности, - сквозь сдержанный, короткий выдох, в котором прятался мастерски удержанный стон, промолвил Яков, удивительно ясным голосом - никаких тебе невнятностей, проглоченных букв, слабости тона: - Дайте мне пару минут, я справлюсь.
Туман в голове и вата в ушах чуть отступили, из-за того, что тело, некоторым образом, привыкло к боли.
Решившись, наконец, пошевелиться - Горецкий осторожно придержал правое запястье пальцами левой руки, морщась.
Теперь гомон зевак, стянувшихся к месту происшествия и, по-прежнему, разрозненно предлагавших свою помощь, не торопясь расходиться: стал разборчивее. Кровь прилила к кончикам ушей, хорошо бы, это было незаметно в сумерках, а ещё лучше, чтобы здесь не оказался никакой жаркокровый бумагомаратель, пожелающий выпустить дурацкую статью в газетенке, или нарисовать забавный ироничный набросок о том, как многоуважаемое обер-превенторство бьется челом об лёд.
С другой стороны, даже случись такая оказия, Горецкий ухом не поведет. По его разумению, все эти молодые люди, острые на язык, ядовитые на рифмы - занимались пустым сотрясанием воздуха.
Чего ныне можно добиться лезвием стихотворения, пускай, вложив в него всю злобу дня? Пускай, заточив, как бритву. Никто ещё не умирал от пасквиля.
Холод от коленей, крепко притертых ко льду, распространялся вверх по ногам, усиливая неприятные ощущения. Мельком лишь взглянув на девушку, плюхнувшуюся напротив и неожиданно озаботившуюся его состоянием посильнее, чем другие свидетели несчастья, Яков повертел головой, найдя позади себя пару юношей:
- Господа, не будете ли вы так любезны, чтобы помочь мне подняться? И отъехать, скажем, к ближайшей скамье.
Просить не хотелось, но корячиться самому, в коньках-то...грозило риском сломать себе что-то ещё, или окончательно доломать руку.
Молодые люди оказались довольно отзывчивы, помогая ему встать, держа под локти. И правда - отвели до ближайшей скамьи, помогли сесть, даже убрали ненужные полозья с ботинок.
Горецкий очень надеялся, что предприимчивая встревоженная девица за ним не последует, но надеялся, судя по всему, совершенно зря. Скамья оказалась в сторонке, поэтому, теперь его не окружали глазеющие, даже помощники вернулись на каток, перед этим получив любезный прохладный отказ, от дальнейшей помощи. Ему всего-то и надо, поймать извозчика и добраться до дома, там уже будет и медикус и всё, что захочешь.
Вызывать медикуса сюда не хотелось.
Нужно было исчезнуть, как можно незаметнее. Когда дело касалось проявлений слабости, особенно публичной, Горецкий часто вел себя менее разумно, чем стоило бы.