— Мы не будем ужинать, — заявил Яков их гувернеру, стоя на веранде и даже не оборачиваясь: — Не сегодня. Оставьте нас.
Его ладонь, почти невесомо, лежала на напряжённом плече сестры, пока та сидела в плетеном светло-бежевом кресле.
Здесь был ещё такой же стол и второе кресло, но юноша предпочитал стоять около Ярославы, практически копируя её осанку.
Вокруг них раскинулся цветущий оазис, окутывающий медовыми ароматами. Темные глаза Якова взирали куда-то за верхушки дальних деревьев, где у линии горизонта мрачно клубился свинец предгрозовых облаков, вероятно, неся бурю в их сторону.
Любопытно, ведь дорожки сада ещё освещало солнце, пускай и закатное.
Догорал вечер шестого июля, всё началось с час назад, но близнецы слышали, что произведение на свет новой жизни, это дело долгое. Иной раз занимает более двенадцати часов. Обедали они ещё вчетвером, хотя, матушка была бледнее и молчаливее обычного.
Совсем недавно, дом наполнился гомоном, суетой, просьбами-приказами принести горячей воды и чего-то ещё.
— Раз вы ещё здесь, доктор уже приехал?
Ответ вышел полуутвердительный, а после их оставили, наконец, в покое. Немного посмотрев в спину удаляющейся фигуре, Яков медленно выдохнул и подушечка большого пальца чуть скользнула по сестриной шее, над тугим строгим воротником, что можно было бы расценить, как довольно фривольный жест, по отношению к юной девице. Сколько бы им не говорили, что есть неуместные дистанции, или неуместные прикосновения, близнецы выучили, как нельзя дотрагиваться друг до друга на людях, остальное же игнорировалось.
Он перевёл взгляд на её заострившийся профиль, медленно моргнул.
— Душа моя, ещё рано так тревожиться.
Горецкий обманывал их обоих. Тревожиться была самая пора, несмотря на то, что от них всё тщательно скрывали, иногда в уши просачивалось словосочетание вроде: госпожа Ольга уже не в том возрасте, последние недели лишь усугубили, опасно, с божьей помощью.
Один раз Яков лично наткнулся на печально-тоскливый взор лекаря.
— Идём, прогуляемся.
Он подал ей руку, чуть склонив голову. Подумал, что неплохо бы дойти до любимого дерева, которое они, втроём с мамой, посадили, семь лет назад. Это был каштан, он зацвел на прошлой неделе. Кажется, седьмой день. Число семь преследовало их, очень хотелось верить, что эта цифра принесёт им одно только счастье. Многие говорили, что младшему ребёнку четы Горецких, если он родится седьмого июля семьдесят седьмого: уготована великолепная судьба.
Мама обожает сад. Всегда сама возится с клумбами. Она говорила, что в честь младшего, тоже посадят дерево. Какое — то ли ещё сама не придумала, то ли держала втайне.
Ярослава, если он ничего не путает, хотела(скорее всего, до сих пор мечтает), чтобы в их с братом честь, посадили вишню — цветет весной, и приносит ярко-алые ягоды(красный — излюбленный цвет обоих), всегда связанные парой.

Отредактировано Яков Горецкий (10 Ноя 2019 13:45)

— Понимаю, — отвечает Яков и снимает с себя сюртук, чтобы уверенно постелить его на траву и усадить сестру под дерево, опустившись рядом, с куда меньшим удобством, но это незначительная ерунда: — Погода портится. Думаю, ночью будет гроза. Посидим немного и пойдем в дом. Испросим чаю, я тебе почитаю...
Горецкий уверен, что сегодня ни слугам, ни гувернеру, никому: ни за что не разогнать их по разным комнатам на ночь, не разделить, не отобрать друг у друга.
Ни угрозами наказаний, ни коврижками.
Её волнение течет по его венам, выстукивает пульс на шее, ярче прочерчивая наполненную венку у виска, её волнение пробирается вдоль позвоночника осторожными мурашками, превращаясь в собственное.
Хочется спросить, она больше хочет появления брата, или сестры, а в уме есть четкое знание, немного горькое — Слава не желает никого. Она любит маму, она любит Якова, но кто-то третий, по чьим жилам текла бы их кровь...немыслимо. Кто-то третий, у чьей колыбельки мама будет проводить часы, кого станет выбирать чаще, кого за маленькую ручку будет водить, или кому будет читать сказки Яков. А если родится брат? Мальчики ведь так здорово ладят.
Довольно необычно, но при таком же уровне себялюбия, он не ощущает ничего подобного. Он не ревнует не рожденное существо ни к маме, ни к Славе.
И Славу не ревнует, но ей лучше об этом не знать. Яков умел дозировать внимание к себе, сознательно удерживая в узде необходимость получать всеобъемлющее.

- Ну, конечно, родная, - он поднялся, немного ломко, из-за тревожности, одной рукой подхватил сюртук, другую подал сестре, чтобы помочь ей подняться, да так и не отпустил пальцев: - Идем, посидим у камина.
Ветер шевелил волосы, по-прежнему, неся к дому влажный, густой запах неизбежной грозы.
Эта гроза и фронт свинцово-черных туч, будто, догонял их.
Будто догонял их, чтобы забрать в шторм.
Бурю.
- Мама говорила мне, пару дней назад, что девочку назовет Серафина. Мальчика - Орест. Сказала, ей часто снятся горы, в последнее время.
Они дошли до гостиной, где уже был разожжен камин и Яков отпустил руку Ярославы, дабы она сама могла выбрать, куда присесть, садиться ли вообще, сюртук свой бросил в одно из кресел. Здесь был и ковер, и диван, и пара кресел, в том числе, вышеупомянутое.
Небольшой столик.
Горецкий хотел чем-то занять руки, а ещё хотел, чтобы стало светлее, потому что, за окном как-то резко потемнело - взялся зажигать свечи в настенных подсвечниках. Тишина давила на плечи, но он прекрасно знал, что она ненастоящая и комната, где сейчас мать и большинство слуг - запечатана шумоизолирующими чарами, либо какой-то аналогичной магией. Он не мог понять, хорошо это, или он предпочел бы слышать крики.
На пороге появился слуга и Яков молчаливо велел ему принести чаю. Ненадолго остановился у окна, тяжело опираясь ладонями о подоконник.
Тучи вот-вот окажутся, прямо над их крышей, ветви деревьев качаются всё сильнее. Разноцветные, летние пейзажи посерели, словно кто-то вытянул из них все краски.