Похоронной обрядней заправляла бойкая баба Никитишна, проживавшая по соседству. Она на все руки была мастерица, на всякие дела дошлая источница. Только привезли обескровленное тело покойника со злополучного бала, пришли в себя, переоделись, да чай попили, тут же за ней и послали. Не до сна было, а следовательно ночь та осталась бессонной для всех, и даже малых деток. Тасю с Варей отправили в самую дальнюю комнату дома - приглядывать за детками, утешать вдову и чтобы под ногами не мешались.
- Но я знаю! Я могу! - протестовала старшая Лукина, желая помочь в обрядне.
- Знает она! - шикнула на неё Никитишна. - Иди уже!
Старшие же Лукины остались обмыть покойника, Никитишна пока вынула из сундуков всё что надо для погребения. Потом усадили Настатью сделать первые три стежка на тонком батисе для шитья савана. Родители покойника были далеко, а крёстные - всё равно что вторые родители. А так принято что под венец снаряжать или во гроб класть - всё мать делает.
Достала Никитишна нового полотна обернуть ноги покойнику, новое недержанное полотенце дать ему в руки (чтобы было бы чем отереть с лица пот в день страшного суда Христова). Причесали, чистую сорочку надели, в саван окутали, спеленали новым разрезным полотном и положили в тесной маленькой комнате в глубине дома, моленной на столе. А на том столе загодя наложили травы, которую нашла прислуга в такой час в городе, и покрыли ее чистой простыней. Парчи наготове не явилось, зато нашелся кусок голубого бархата. На тот бархат из золотого позумента нашили большой восмиконечный крест с копием, тростию и подножием. Да покрыли им тело.
Послали за канонницей. Старообрядцы хоть и жили в городе, но друг друга знали. Та явилась с бумажным венцом старой московской печати с надписанием молитвы «Святый боже», крёстная мать положила тот венец на охладевшее чело кресника. Зажгли свечи перед всеми иконами, поставили подсвечники со свечами вкруг тела, и канонница Евпраксея, окадив образа и покойника, начала псалтырь читать.
Никитишна сама и мерку для гроба сняла, сама пошла заказывать гроб. Управившись с этим, она снаружи того окна, которое было спальней покойника, привесила чистое полотенце, а стакан с водой с места не тронула. Ведь души покойников шесть недель витают на земле и до самых похорон прилетают назад. И всякий раз душа тут умывается, утирается. И тем Никитишна распорядилась, чтоб на похороны как можно родственников приехало… Жаль что родители далеко жили, в артели в Поволжье. Не успели проводить сына в последний путь…
Не забыла Никитишна послать за плакушами. Семь "вопленниц" прибыло к утру. А ближе к обеду уже и гроб привезли. Она сама снесла его в дом, там обрызгала святой водой с молитвой. Намочила доски, хорошенько. Оборони господи, если малый какой остаток гроба в огонь угодит, жарко на том свете покойнику будет…
***
Сотня свечей горит в паникадиле и на подсвечниках в моленной Барыкова. Клубами носится голубой кадильный дым росного ладана; тихо, уныло поют певицы плачевные песни погребального канона. В головах гроба в длинной соборной мантии, с лицом, покрытым черным крепом наметки, стоит мать Таифа — она службу правит. Кругом родные и сторонние женщины, все в черных сарафанах, с платками белого полотна на головах. Вдова с детишками, Гаврила, Настасья, Таисия, Варвара и другие близкие родственники у самого гроба стоят.
Допели канон. Дрогнул голос "вопленницы" Марьюшки, как завела она запев прощальной песни: «Приидите последнее дадим целование…». Первым прощаться подошла жена покойного. Истово сотворила она три поклона перед иконами, тихо подошла ко гробу, трижды перекрестила покойника, припала устами к холодному челу его, отступила и поклонилась супругу в землю…
Тася же в момент тот, взглянула на мертвое лицо покойника и затряслась вся. Рухнула бы на месте, если б не сильные руки стоявшего рядом отца не поддержали его.
— Плачь, плачь, не крепись, слез не жалей — легче на сердце будет, — сказал ей Гаврила. А у самого глаза тоже полнехоньки слез.
- Спасибо... - обняла Лукина отца, окончательно с ним примирившись.
После прощанья Тасю без чувств на руках из моленной вынесли.
***
Кончились простины. Из дома вынесли гроб на холстах и, поставив на черный «одёр», понесли на плечах. До кладбища было версты две, несли, переменяясь. Вот ведут под руки убитую горем жену покойного. Вот неровными шагами, склонив голову, идут крёстные родители... Вот Варвара, Тася, детишки… Лукина старшая закрыла глаза передником, громко зарыдала и пошатнулась… Кто-то подхватил ее под руки… Мужчины, женщины, дети, много, много народу… Слышатся голосистые, за душу тянущие причитанья вопленниц:
- Не утай, скажи, касатик мой, молодец.
Ты чего, ясный молодец, спужался?
Отчего ты в могилушку сряжался?
Знать, того ты спужался,
Что ноне годочки пошли все слезовые,
Людушки пошли все обманные, бессовестные…
Принесли на погост мужчину, укрыли белое лицо гробовой доской, опустили его в могилу глубокую, отдали Матери Сырой Земле, засыпали рудожелтым песком. Один по одному разошлись с погоста. Выпрягли и потом вновь запрягли коней и поехали назад. Там уже Никишина стол накрыла, стали поминать усопшего. Было всё тихо, спокойно, да без незваных гостей, как вдруг явился…
- Честь имею представиться, Кирилл Тихомиров, следователь Его Императорского Величества немагического сыска, - от этой новости Тася вздрогнула и больше всех испугалась, Варя просто посмотрела на сестру и обняла за плечи, Настасья Владимировна начала плакать, а Гаврила Семёнович кивнул в знак приветствия, представился сам упавшим голосом и семью свою представил.
- Да, да, - шмыгнув носом сказал глава семейства Лукиных. - Идите в кабинет… Тась, проведи.
Старшая дочь, белая как полно с тёмными кругами под глазами и вся заплаканная молча кивнула следователю и провела в отдельную маленькую комнатку, где купец Барыков занимался делами.
- Кого позвать? - спросила она. Чуть помедлив добавила. - Или вы со мной поговорить желаете?
- Подпись автора
Ах! Эти тканые дорожки,
Улыбка клавишей гармошки,
И на столе, как мёд, морошка,
А рядом самовар и мы.
© ИРИНА СТЕЦИВ
Моя творческая тема;