Петербург успел понравиться Елизавете за то короткое время, когда она выходила из дома Александра Васильевича на Екатерининском канале. Случалось это, к сожалению, не часто. Девушка не могла без сопровождения, одна отправится на улицу, чтобы лучше узнать новый город. Это противоречило всем правилам приличия и могло стать причиной мерзких слухов в отношении ее или еще хуже в отношении ее благодетеля, графа Каменского. Лиза выходила на улицу только в сопровождении сестры графа Марии Васильевной, которая оказалась добрейшей женщиной. Она была так любезна к воспитаннице своего брата, что Лиза не могла не проникнуться к ней симпатией и благодарностью, тем более, когда та так много внимания уделяла юной провинциальной девушке, чтобы подготовить ее к выходу в свет, о чем Лизе тоже было сообщено, но о чем, Лиза боялась и подумать. Если Елизавете было так страшно в первую встречу с Его Сиятельством, то как же ей совладать с собой на глазах у множества незнакомых лиц, которые отличаются более благородным происхождением и высоким положением, чем дочь погибшего капитана второго ранга? Как не опозорить себя и Его Сиятельство? Ведь Александр Васильевич вряд ли сможет бросить свою воспитанницу одну или полностью передать на попечение своей сестры в такой важный вечер? Лиза надеялась и страшилась того, что в тот роковой и без сомнения судьбоносный для нее час Александр Васильевич будет рядом. Так или иначе, дум и впечатлений после переезда было много, настолько, что по вечерам, начиная пытаться все перебирать и осмысливать, у девушки либо кружилось голова, либо становилось дурно от ярких радостных и печальных эмоций, которые смешивались в одно и иногда выходили со слезами. Ведь новая жизнь была не только удивительно красива и пугающе, она был чужой, а родное осталось рядом с матушкой в Вятской губернии, по которой Лиза скучала и которой молилась каждый день.
Иногда, как, например, сегодня она в обществе Александра Васильевича посещала службу в Никольском соборе, убранство которого порой отвлекало провинциальную девушку от общения с Богом. Нет-нет, да и поднимется взгляд Лизы к потолку, пройдется по стенам, пока барышня сама себя не одернет, не прикроет глаза и не сотворит крестное знамение, возвращаясь к молитве. Общение с Богом и посещение церкви усмиряло юный девичий нрав Елизаветы. Первое время после службы она часто была серьезна, молчалива и задумчива. Она наслаждалась этим состоянием спокойствия, гармонии с собой, чего-то светлого внутри себя, что не хотела его тратить на пустые разговоры, к тому же Его Светлость тоже ценил тишину. Правда,и не только после службы.
В этот вечер на улице было как-то особенно прекрасно и сказочно. Легкий мороз щипал за нос, но сильный ветер не сдувал с ног, под ногами хрустел снег, а по темному небу плыли грозные, но мягкие тучи. Дивный вечер. Елизавета шла рядом с Его Сиятельство, который, кажется, тоже прибывал в хорошем расположении духа, и слегка улыбалась то ли своим мыслям, то ли глядя на довольного графа, которому Лиза от всего сердца желала только счастья, то ли от чудесной погоды. Она ничего не ответила Александру Васильевичу, когда он каким-то далеким голос отозвался про прошедшую службу, только кивнула головой и слегка потупила взгляд, отвечая смущенной улыбкой на улыбку графа.
- Да, Александр Васильевич, как Вам угодно будет,- сначала отозвалась девушка, но сделав еще несколько шагов, подняла взгляд на Его Сиятельство и несмело спросила.- Но, может быть, Вы позволите мне с Вами прогуляться? Сегодня такой хороший вечер, а я так редко бываю вне дома. Пожалуйста, Александр Васильевич, Вы меня совсем не заметите, я не буду мешать Вашим мыслям. Только прогуляюсь немного и посмотрю на этот удивительный город в сумерках. - Лиза говорила тихо, но неровный тон ее голоса и блеск в глазах выдавали все ее искренне желание составить компанию графу и не только от того, что на улице хорошо, а она редко гуляет, но и от того, что ей очень хотелось побыть немножко подольше с этим благороднейший человеком, которого в другое время она бы не посмела отвлекать.

- Совершенно нисколечко не замерзну, Ваше Сиятельство,- поспешила заверить Елизавета Александра Васильевича, поправляя меховой воротник теплой накидки, которую для нее подобрала Мария Васильевна, и пряча ручки в муфту из темного меха в тон того, что обрамляет воротник, подол и Рыкова накидки. - Мария Васильевна была так любезна, что очень позаботилась о моем гардеробе. Конечно, с Вашего позволения, я понимаю, Александр Васильевич. Но я теперь совершено точно не замерзну. - Лиза понимала, что говорила она много и, пожалуй, совершенно не тем тоном, которым учила ее маменька. Не сухим, тихим и сдержанным. А радостным, восторженным, наивным. Елизавета понимала это, но ничего поделать с собой не могла. Ей хотелось, чтобы граф знал о ее благодарности, о ее признательности. А разве он поверит словам юной барышни, которая все время говорит почти неслышно и смотрит в пол? Разве поймет, что девушка это все искренне и от самого сердца говорит? Вот Лиза бы не поняла и ни за что бы не поверила ни такой благодарности, ни таким извинениям. Правда, получив окончательно разрешение прогуляться в этот вечер вместе с графом,девушка всё же сдержала свои эмоции. Она лишь радостно ойкнула, улыбнулась и тут же поднесла муфточку к лицу, чтобы скрыть свое смущение перед Его Сиятельством за слишком уж вольное поведение, которое Александр Васильевич простил своей воспитаннице.
Признаться, Лиза не ожидала, что граф позволит ей остаться рядом, а не отправит домой отдельно от себя. Девушке иногда казалось, что ее присутствие в доме доставляет Александру Васильевичу множество хлопот, забот и неудобств. Он такой серьезный и занятой человек, к которому часто приходят товарищи по службе, он любил бывать один, и Елизавета, разумеется, его не тревожила, но была где-то рядом, в соседних комнатах. Для графа и этого было много, а для Лизы мало. Так ей хотелось хотя бы иногда ловить на себе одобрительный взгляд своего благодетеля, чтобы понимать, что она не сильно докучает Его Сиятельству, но она никогда не решалась и не считала возможным нарушить его покой. Даже эту просьбу можно было бы расценить как дерзость, если бы в ней не было правды об удивительных красотах Петербурга в темное время суток, которые девушке хотелось посмотреть.
- Я не заболею, Александер Васильевич. А если и так, то все объясню Марии Васильевне. Уверена, она сможет понять мое желание пройтись по городу, когда его с неба освещает луна. Ведь посмотрите, как красиво! - вздохнула Лиза и подняла взгляд на темное небо, по которому плавно пыли темные тучи, иногда прикрывая собой луну.
Темные тени, тусклый блеск на хрустящей снегу, морозный воздух - так красиво и так дышится легко. Елизавета молча вступала рядом с графом, отставая от него на шаг или чуть больше из-за снега и длинных подолов одежды. Она была в совершенно восторге, таком, что это молчание ей было совершено не в тягость, что даже если бы она захотела, она бы не смогла описать свои чувства при виде величественных зданий, уходящих в бесконечность, кованных заборов, чьи прутья в тени голых деревьев казались ста орали от которых расходятся корявые руки. Лизу так увлекло свое воображение, что она не заметила, как Александр Васильевич поморщился, поэтому и не приняла на свой счет и не запросилась домой, когда они прошли мимо своего экипажа. Елизавета шла рядом с графом, чувствовала себя совершенно счастливой и надеялась, что Александр Васильевич чувствует сейчас ту же легкость на сердце, что и она.
Граф окликнул девушку неожиданно. Лизе казалось, что ее общество вынужденное для него и ему в нем не очень комфортно. Но его слова будто заверяли в обратном. Девушка благодарно улыбнулась одними уголками губ и прибавила шага, чтобы не отставать от своего благодетеля и не говорить слишком громко.
- Вы и Мария Васильевна так добры ко мне, так заботитесь обо мне - разве может быть мне плохо, Александр Васильевич? Всё так прекрасно, что я даже иногда не верю, что это все действительно происходит. Но все правда. Этот город, Ваш дом, посуда, одежда, слуги. Вы... И это только благодаря Вам,-  эти слова уже звучали тихо, серьезно, словно признание в чем-то очень важном, чем-то очень личном. Но эти слова и были для Елизаветы очень важны. Она могла сотни, тысячи раз благодарить графа, но все эти речи буду звучат как дань формальности и только один или два раза ей представиться возможность сказать "спасибо" совершенно серьезно, без мишуры света - Лизе показалось, что сейчас именно такой случай. И дальнейший вопрос только подтвердил догадку девушки. Его Сиятельство интересовались своей воспитанницей, и почему-то Елизавета была уверена, что граф это делает не ради слов, не ради необходимости. Что ему небезразлично, что она чувствует и о чем думает, находясь под его покровительством.
- У меня нет просьб, Александр Васильевич. Благодаря Вам я имею даже то, отчем не мечтала. А вопрос... Если только один. Может быть, Вы посчитаете его сейчас неуместным. Или вообще не подходящим. Вы не обидеть меня, если откажитесь отвечать. Или это всё же просьба, но, Ваше Сиятельство, может быть, Вы расскажите мне что-нибудь омоем папеньке? Я его почти не знала, но читала все его письма к нам. Я знаю, что он старался быть хорошим офицером и любил нас. Но Вы ведь его знали лучше. Не будете ли Вы столь любезны?... Хотя, наверное, моя просьба неуместна. Простите, Александр Васильевич,- Елизавета, вспоминая папеньку, не думая прикоснулась к груди, где под платьем у нее весел медальон с его портретом, который Александр Васильевич подарил в ее первый день в Петербурге. И с того момента ее терзает желание узнать получше своего отца, но которое ей казалось жестоким по отношению к Александру Васильевичу. Но ведь сегодня, идя одни по улице, они могут разговаривать откровенно?

Елизавета понимала, или, правильнее всё же сказать, чувствовала, как Александр Васильевич впал в тяжелую задумчивость, после произнесенных ею слов. Или это причудилось юной барышне, которой почему-то казалось, что именно подобную реакцию должен вызвать у Его Сиятельства вопрос о ее погибшем папеньке. Поэтому то Лиза и оттягивала этот разговор. Больше недели прожив под крышей дома графа Каменского, не было и дня, чтобы Елизавета не искала удобного случая, чтобы расспросить своего благодетеля о почившем родители. Наверное, расспросить даже не очень подходящее слово. Вернее будет - тихо и осторожно спросить, боясь нарушить душевный покой Его Сиятельства. Ей будет достаточно и пары слов, чего-то нового или подтверждения того, что Елизавета знала о своем отце. Подтверждение его любви и заботы к ним. Пусть папенька почти не появлялся дома, но и он,наверняка, страдал от разлуки с женой и дочерью, и понимал, что первоочередная его задача - обеспечить свою семью и погасить все долги своего отца. Для Лизы это была тяжелая правда, которая лишила ее удовольствия знать дорого и важного для нее человека. Для Александра Васильевича - жизнь сослуживца, может быть, друга, которая была так не похожа на то, что имел граф. Вы только не подумайте, в подобных мыслях и ощущениях Лизаветы не было завести, только сухое осознание жестокости мира и благодарность, искренняя и неподдельная, Александру Васильевичу, который оказался настоящим офицером и христианином. Лиза понимала, знала и помнила, какая судьба ей грозила, если бы Его Сиятельство не приехало в их дом. Замужество за мерзким, избалованным и эгоистичным мальчишкой, потеря имени, титула, потеря всего, что хотя бы отдалено напоминало о той жизни, которая была у юности его отца и которую сейчас Елизавете выпал шанс узнать.
Граф заговорил не сразу, а Лиза не смела его торопить или перебивать. Не пыталась она и отозвать свою просьбу, полностью полагаясь на желание Александра Васильевича говорить с ней на эту тему. Она не посмеет настаивать или наоборот прекратить их беседу, если это пойдет в разрез с решением Его Сиятельства. Не смотря на вольность некоторых своих поступков, на всю ее еще детскую улыбчивость, эмоциональность и многословность, Елизавета всегда помнила, что последнее слово должно оставаться за Александром Васильевичем. Поэтому она была рада, услышав, что граф не находит ее просьбу не уместной и простым проявлением девичьего любопытства. Лиза чуть приподняла уголки губ в теплой, скромной улыбке и вновь прибавила шага, чтобы поспевать за Его Сиятельством и ему не приходилось бы кричать.
Слышать столь лестные слова об отце было приятно. И если бы щеки Елизаветы не были румяными от мороза, она бы точно покраснела от смущения. Александр Васильевич был очень уважаемым офицером, он был выше по должности, чем отец Лизы, поэтому от него такая высокая оценка моральных качеств капитана второго ранга Шатова стоила для Лизы куда больше, чем платье, которое Александр Васильевич подарил ей в первый ее день в его доме. Конечно, она не смогла бы сказать подобную глупость вслух, ведь то просто слова, а другое дело реально потраченные деньги, но от первого Лизе было куда приятнее и теплее на душе, даже этим морозным вечером.
- Мне так приятно слышать такие добрые слова о моем отце от Вас, Александр Васильевич,- все же тихо проговорила девушка, пряча свое лицо в тени. - Я знаю, что Вы человек чести и сейчас со мной откровенны, от этого Ваши слова еще более ценны. Как и от того, что Вы были его командиром,- Лиза отвечала кротким голосом, понимая всю серьезность темы, на которую они беседуют. Она пыталась вспомнить лицо своего папеньки, но перед глазами вставал только нарисованный портрет, который Елизавета недавно увидела. Зато она очень хорошо помнит голос своего молодого родителя, помнит его веселый смех во время их коротких игр. Как ценны для девушки были эти воспоминания! Как трогали они ее душу!
- Я слышала, что мой прадедушка жил в Петербурге. Он даже был уважаемым человеком. - Девушка говорила это без сожаления, как простой факт, который когда-то был. Она не могла печалиться о том, что никогда не было частью ее жизни. У нее были иные горькие мысли, которые Елизавета отгоняла от себя каждый день, чтобы перед Его Сиятельством представать только счастливой, в хорошем настроении. - Кажется, он был военным, но я могу ошибаться. Я плохо разбираюсь в Ваших знаках различия. Я просто слышала это от маменьки, когда она рассказывала мне о своей свадьбе и помолвке. - Лиза почувствовала на себе взгляд графа и замолчала, немного стыдливо потупив взгляд. Опять она заболталась. Надо приучать себя молчать, как бы не хотелось Елизавете отвечать Его Сиятельству, ей лучше больше слушать графа, чтобы не пропустить чего-то важно, как, например, сейчас девушка чуть не проигнорировала его совершенно ненужное и неуместное самообвинение. Лизе стало очень больно и грустно от осознания того, что на душе у Александра Васильевича не спокойно, что он чувствует вину, хотя это совсем не так. Виновата только война.
- Не говорите так, пожалуйста, Ваше Сиятельство. Вы же не в чем не виноваты. Была война, на войне всегда умирают,- тихо произнесла Елизавета и все де посмотрела в лицо мужчине.- Вы очень добрый и благородный человек, иначе бы у Вас не было подобных мыслей. Но, пожалуйста, не мучайте себя подобными мыслями. Не думаю, чтобы папенька хотел, чтобы Вы так воспринимали его поступок.

Лиза была юна, наивна, по девичьи легкомысленна и светлое чувство надежды в ней горело ярким огнем, не потухая даже  от ударов судьбы, стоявших девушке не мало слез. Лиза была воспитана в христианских традициях, где скромность, доброта и жертвенность признавались высшими благодетелями. Особенно для девушки. Лиза была не избалована вниманием мужчин, не ловила на себе оценивающие взгляды света, потому что ее первый бал в провинциальном городке не мог сравниться даже с походом в церковь в Петербурге. Многое в жизни Лиза еще не могла понять в полной, осознать, в том неистовом ужасе и водовороте жизни, который увлекает каждого без исключениями который рано или поздно каждый замечает. Война для нее лишь страшное слово, множество крови и абстрактной смерти абстрактных людей. Конечно, она не может понять всего того страха, который испытывает солдат, находясь под вражескими выстрелами, но она и никогда не заявляла, что понимает, не будучи глупой и помня о той же скромности. Она не знала и не могла дополнено представить, что твориться на поле битвы. Но Елизавета совершенно точно знала, что война это всегда боль, слезы и смерть. Потому что так учили. Потому что так рассказывали те, кому удалось вернуться. Потому что так она чувствовала, склонная к сопереживанию юная девушка, которая теперь ощущала, как меняется настроение графа, как неуклонно он раздражается и неосознанно начинала страшиться его, уже начинала винить себя, но пока Лиза не понимала колкого чувства предостережения и провожала идти в ногу с Его Сиятельством и отвечать ему.
- Мы почти всегда жили вдвоем с маменькой,- тихо произнесла девушка, не зная, какие лучше подобрать слова, чтобы объяснить Александру Васильевичу, что ее любовь и уважение к отцу - скорее долг, чем искреннее чувство. - Я только письма папенькины знаю и вот портрет теперь,- в итоге так и не сформулировал свои мысли четче, Елизавета сконфузилась и замолчала, надеясь, что Его Сиятельство либо не услышал ее, либо не придал значения ее словам. Хотя смысл был прост: с потерей отца Лиза не потеряла семью в том смысле, что вкладывал в это слово граф. Хуже. Она потеряла защиту, которую женщине может дать только мужчина: отец, брат, муж. Она потеряла уверенность в спокойном завтрашнем дне. Чувство стабильности и надежности. Вновь защищенной от жестокости и низменных помешательств, которые имели место быть, Елизавета почувствовала себя только встав под патронаж Александра Васильевича, теплые чувства и благодарность к которому были совершенно понятны и закономерны, особенно после такого доброго приема, когда Лиза перестала бояться строго внешне офицера. Возможно слишком поспешно.
Елизавета замерла от резкого поворота графа и даже чуть отступила назад, сделав всего полшага. Взгляд Его Сиятельства, которым он окинул свою воспитанницу, прежде чем пойти дальше, показался Лизе хлестким и коротким словно удар. Девушка несколько долгих секунд смотрела вслед графу, не решаясь идти за ним, чувствуя, как он рассержен сейчас, понимая, что она виновница плохо настроения Его Сиятельства, но все же подобрав подол платья и накидки, Лиза быстрым шагом догнала Александра Васильевича. И как зря она это сделала. Опоздать бы ей всего на несколько мгновений. Постоять еще хотя бы секунду в стороне, прежде чем решиться нагнать своего благодетеля, и она бы не испытала всего того ужаса, боли и какой-то горькой и несправедливой обиды от жестоких слов графа, которая накрыла девушку, стоило ее благодетелю стать честным с ней. Александр Васильевич говорил так легко и четко, отделяя одно обидное слово от другого, что Лиза, не чувствуя ног, шла рядом, не сводила восполненного от непонимания и, наверное, разочарования взгляда с Его Сиятельства и только слышала эти гнусные слова признания. Ей стало больно и обидно, она совершенно не услышала, что дальше граф там говорил про войну и жертву, потому что в один миг стало все неважно. Первое впечатление... Чувство вины... Ни он каком добром намерении и ответной жертве речи и не шло с самого начала. Как же Лиза была глупа и наивна, подумав, что Его Сиятельство помогает и заботиться о ней от всего сердца. Она видела в нем рыцаря, офицера, истинного христианина, а должна была видеть подневольного должника оплачивающего долг.  Ей было обидно, что ее искрение слова благодарности и признания не оценили, искривили, извратили. Ей было больно от того, что граф так легко в нескольких словах надругался над всем тем светлым и чистым, что так нравилось в нем же видеть Елизавете. Это было подло. Но, наверное, по-настоящему.
Лиза остановилась. Кровь отхлынула от ее лица, но на глазах не появлялись кристаллики слез, в них была обида, но сдерживаемая, притупляемая правилами игры. Елизавета тяжело дышала, не в силах не ответить Его Сиятельству, не пойти за ним дальше. Она стояла и смотрела: вперед, по сторонам. Все такое чужое, незнакомое. Ни одного родного лица, ни одного известного поворота. Ей бы наткнуться на знакомого и попросить его проводить ее домой, оставив графа, но таких людей в Петербурге у Елизаветы нет, поэтому девушка возвращается взглядом к графу. Она вновь подбирает платье, нагоняет его, но без недавнего задора. Все движения девушка медленные, осторожные. Тихий вздох...
- Как Вам будет угодно, Ваше Сиятельство,- Лиза заставляет себя произнести эту фразу. Ей хочется все же обернуться и посмотреть на Александра Васильевича, убедиться, что она в нем не ошибалась как и в его благодетели. Но девушка боится увидеть в его глазах ту же жестокость, как и несколько минут назад. - Вы к себе так строги, Ваше Сиятельство,- робким, чуть дрожащим голосом добавляет Елизавета, не позволяя себе произнести оценочное "несправедливо строги". А так всего лишь констатация и поддержание разговора. Ничего личного, ведь подобных фраз было уже слишком много сказано напрасно.