Длинный был вечер, а ночь предстояла ещё затратнее на силы и моральный стимулус к работе. Павел Андреевич не ожидал, что уехав на маневры, в дороге его застанет статский долг, да ещё и по вопросу столь щепетильному, что пришлось оставить свой мундир и двууголку в полку, а замест этого нацепить сюртук потеплее, чтобы не дай Бог от сырости не простудиться в стенах влажных и холодных. Крепости граф не любил, по совершенно понятным причинам: сказывалась молодая память о тех событиях, которые предшествовали его высылке на каторгу. Но сегодня, будь неладно, случилась гадость, а гадости Павел Андреевич любил ещё меньше. К месту расквартирования Преображенского полка прибыл ходок от Хуртинского, не так давно назначенного обер-превентора. Вместе с мыльной головой посланник притащил депешу, в которой с присущими ему вкраплениями кликушества Хуртинский распинался о срочном деле. Речь шла о Антоне Христиановиче Балашиве, известному в Петербурге повесе и смутияну. Помимо явных талантов к праздности и разгулью Балашев к тому же был искусным магом иллюзий, что и стало его прямым квитком в общество любого покроя. Поначалу Антона Христиановича были рады видеть в гостях едва ли не все богатые дома Санкт-Петербурга, затем круг сузился, стоило ему прослыть в кулуарах человеком азартным и с явными бретерскими замашками, а после событий минувшего вечера он вовсе станет нежеланным визитёром даже в самых дрянных кабаках.

Дальше шла чепуха, вычленив которую депеша ничего бы не потеряла. Ответа почему Балашева сразу привезли в Шлиссельбург не было, но Павел Андреевич догадался сам - шуму не хотели делать. Такого человека упечь - не вспомнят и до следующего года. Но вот что было интересно, образ у Антона Христиановича хоть и разнузданный, но по большому счёту он оставался проходимым шалопаем. Не вязалось с ним ограбление едва ли не века. Впрочем, искусный маг иллюзий смог бы объегорить самого царя Гороха. Что же за этим скрывалось?
Балашев смотрел на министра как побитая собака - глаза выпучены, слезливые, носом шмыгает и понуро кивает головой, при этом согнулся в три погибели и трясётся. Как тут не трястись? Холодно, а на нём одна рубаха. Павел Андреевич обошёл стол, уставился на него сизым взглядом и попытался прочитать или эмпатировать - тут уже не до церемоний. Неожиданно, министр наткнулся на прочную заслонку, значится что-то скрывает.
- Пусть секретарь начинает составлять протокол, Геннадий Петрович, - это министр обратился к Хуртинскому, стоящему чуть дальше под стеной. Немного погодя в кабинетике заскрипело перо, - где ассигнации, Балашев? Не слишком ли большая сумма для твоих карточных долгов? Куда ты их дел? Говори! - Павел Андреевич разгневался - ноздри надулись, глаза распахнулись так широко, что можно было увидеть каёмку радужки и сверху, и снизу.
- Ваш Сиятельство, Ваш Сиятельство, не я это был, не трогал я ни деньги, ни документики. С Эйхгольцем в орлянку играли, хлебную пили, видели нас все. Я с баронессой Кунцевой танце...
- Мерзавец! Дурить удумал? Нам ли не знать какие ты иллюзии создавать умеешь? Тебя и твоего Эйхгольца за орлянкой может наколдовать и гимназист, - Павел Андреевич надвинулся на обвиняемого, наклонился чуть ниже и ткнул ему промеж глаз.
- Не делал я этого, не делал.., - Балашев откинулся назад, завыл и начал прятать лицо в ладонях. Очень не по мужски. Препирания растянулись ещё минут на надцать.
- Раз не делал, что мысли свои скрываешь? Мы бы с Геннадием Петровичем посмотрели, почитали что там в твоей голове творится, да и с Богом отпустили бы, - Павел Андреевич притих, насторожился. Речь стала размеренной. Но Антон продолжал заунывно всхлипывать. Граф хлопнул о стол ладонями и снова выпрямил спину, - штиблеты изымите, пусть босой ходит, проверьте по отпечатку у сундуков. Не хочет признаваться - отправьте к Измаилу, пусть его немного погоняет, а затем запечатлите в зеркале, да проследите чтобы отображение было самое богомерзкое в этой крепости. Сегодня уже поздно, дело движется к полуночи, продолжим с утра. Нам с Вами, Геннадий Петрович, видимо придётся ночевать здесь, - Павел Андреевич тяжело вздохнул и рукой расправил туго затянутый платок под сюртуком, - всё, уводите...
Уже стоя в дверях, за момент до того как дежурный по караулу толкнул Балашева вперёд, Антон задержался взглядом на Павле Андреевиче. В эту долю секунды лицо Балашева разгладилось, с лица сошла дурная мина, а взамен появилась тень улыбки, лукавый взгляд из под кустистых бровей. Павел Андреевич нахмурился, но ничего не сказал. Возможно, ему просто показалось - тени в крепости причудливо ложились на всех.

С Геннадием Петровичем они поговорили ещё немного, рассуждая о том, что будут делать с Балашевым с утра. Хуртинский вполне резонно заявил, что если Балашев и совершил кражу, то действовал не один, возможно, с тем самым Эйхгольцем. А раз так, то и деньги могли уже к этому часу идти где-то по направлению к Балтийскому морю, а дальше невесть куда. Но что-то в этой истории не давало покою Павлу Андреевичу, а что именно - пока он понять не мог. Распрощались с Хуртинским в начале первого, когда уже оба расхристались от высокой влажности в кабинетике и вовсю зевали.
- С утра приходите сами и распорядитесь, чтобы Татищев успел к обеду привезти опись по пропавшим документам, - на этом Хуртинский поклонился, забренчал шпорами и скрылся за дверьми. Павел Андреевич тут же оперся локтями о стол и потёр глаза, надавливая на глаза так сильно, что через мгновение стало даже больно. Немного согнав дрёму, Бестужев поднялся со своего места и осмотрел кровать, на которой ему предстояло этой ночью тесниться - совершенно не в чету его пышной постели в Санкт-Петербурге. Павел Андреевич вспомнил супругу и затосковал. В мыслях пронесся образ Марьи Александровны, а где-то на фоне даже заслышался её голос. Внезапно Бестужев осознал, что голос расходится вовсе не в его голове, а где-то рядом. Сделав полуоборот, Павел Андреевич осмотрелся. Через мгновение он с удивлением обнаружил женскую ручку, требовательно перебиравшую пальчиками. Изящная рука выдавалась из старого зеркала, которое часами ранее принесли караульные. Павел Андреевич спохватился и поспешил взяться за пальчики супруги. Немного погодя, аккуратно ступая через раму, она оказалась в кабинетике. С первого взгляда граф понял, что Марья Александровна чрезмерно обеспокоена. Шутка ли - найти его там, где Павла Андреевича и не должно было быть.
- Маша? Что за выходка в столь поздний час? Как ты сумела меня отыскать? Что-то случилось? - Павел Андреевич оставался с женой предельно спокойным, смиренно поцеловав её в губы, а затем усадив в кресло у стола. Канделябр, который она сжимала в руках, граф убрал в сторону. На лице изобразилась обеспокоенность - между съехавшими бровями заложились ложбины, а взгляд сосредоточился на устах Марии, которая через секунду начала говорить.