- Катенька, не знаешь, что за шум? Кажется у кабинета Александра Васильевича,- поинтересовалась Елизавета у своей служанки и отложила вышивание. Катерина, последовав примеру барышни тоже отложила рукоделие и прислушалась. И, правда, такое чувство, что гул стоял во всем поместье. Служанка встала с диванчика, на котором сидела рядом с госпожой, сделала несколько маленьких шажков и замерла.
- Не знаю, Елизавета Михайловна. Но будто бранятся там,- озадачено проговорила девушка, оборачиваясь к юной барышне. Лиза выглядела не менее рассеянно, чем ее камеристка. Его Сиятельство обычно очень спокойны, а его люди уважали и любили своего барина. Во всяком случае, так казалось Елизавете, которая из слуг общалась только с Катериной, кучером, белой кухаркой и несколькими девушками из сенных. Но и остальные должны были испытывать благодарность к своему господину за то, что он взял их Петербург, а не оставил в деревне, работать на чужего человека. Или еще хуже не отдал в рекруты или не сослал в Сибирь, за что, говорят, деньги до сих дают. Поэтому как бы они посмели что-то плохое для барина задумать, да еще и при свете дня! И, конечно же, мыслей о том, что Александр Васильевич мог сам быть недоволен своими крепостными и учинять над ними какие-то расправы, у юной девушки не возникало. Его Сиятельство были слишком заняты, чтобы без надобности отвлекаться на хозяйственные дела. И совершенно не любили кричать.
- Пойдем посмотрим, что там происходит,- произнесла Лиза, поднимаясь на ноги и кивком головы, показывая Катерине идти за ней. - Надеюсь, что мы не застанет Александра Васильевича за серьезной проблемой,- с этими словами Елизавета вышла в коридор и в сопровождении своей камеристки направилась к кабинету графа. Во всем доме было как-то безлюдно. Даже там, где обычно ожидали приказаний сенные девушки, никого не было. И тихо было, везде, кроме кабинета графа, куда волнении направлялась Елизавета.
- Идут, идут,- послышался робкий лепет, когда стук лизанных туфелек стал долетать до зевак, собравшихся у Его Сиятельства.  От этот перешептывания, не укрывшегося от уха Елизаветы, девушку бросило в холодный пот. Она на секунду остановилось, обернулась на Катерину. После того дня, когда Лиза спросила Александра Васильевича о своем отце и выразила своему благодетелю свою искреннюю признательность и с этими чувствами была жестоко отвергнута, в Елизавете вновь время от времени стал появляться страх перед графом. Спокойный. Серьезный. Требовательный. Жестокий? Александр Васильевич был олицетворением многих добродетелей и многих пороков, и Лиза, молчаливо наблюдая со стороны, не понимая, чего в Его Сиятельстве больше, и боится она графа или всё же желает быть ему верной союзницей и радовать его, чтобы Александр Васильевич не пожалел о том дней, когда привез девушку в свой дом. Поэтому подобные перешептывания, естественно, напугали Лизу. Но если бы дело в ней, Александр Васильевич послал бы за ней? Да и крепостные тут причем? Не могли же они на нее жаловаться? Смешно это, право слово. Смешно, но как-то не очень. Желая, наконец, узнать в чем же дело, Елизавета вновь двинулась вперед.
- Ах, нет, не они идут. Молодая барышня идет-с. Ох, Господь милостивый,- отчетливо услышала Лиза, когда ей уже стали видны люди, стопившиеся у кабинета Его Сиятельства. Он подобного возгласа дышать Елизавете стало легче, ведь гневит графа, как и быть источником его проблем, девушке совсем не хотелось. Лиза сделала жест Катерине остаться в коридоре, а сама прошла к Александру Васильевичу. Люди для этого препятствий не чинили, скорее наоборот - с любопытством глядели на молодую барышню.
- Александр Васильевич,- Елизавета сделала книксен и потом подошла еще на несколько шагов к графу.- Я услышала шум... Могу ли я быть чем-нибудь Вам полезной? Что-то...- девушка не успела договорить, как люди в коридоре подняли такой гул, что голоса Лизы стало не слышно и ей пришлось обернуться, а после и вовсе отойти в сторону. Двое крепких мужчин вели или даже тащили за собой одну из служанок графа. Девушка упиралась, плакала и пыталась вырваться. Но ее попытки не увенчались успехом, мужчины буквально бросили девушку в ноги графу, в этот момент Лиза тихонько ахнула, прикрывав рот ладошкой.
В кабинете воцарилась тишина, которую нарушали только тихие всхлипы служанки. Казалось, что каждый боялся пошевелиться, ощущая на себе строгий взгляд его Сиятельство. Только кто-то из служанок, не смело выглядывающих из-за двери, сотворил крестное знамение на себя и на бедняжку на полу. Елизавета тоже стояла в стороне ожидая, не смея встрять вперед Его Сиятельства в его же доме. Она совершенно не понимала, что происходит и уже прониклась жалостью к девушке стоящей на коленях, которая, наверное, была даже моложе ее.
- Покайся же, дурёха!- кто-то не выдержал и выкрикнул из толпы. От этих слов служанка только сильнее заревела, уже в голос и совсем не сдерживаясь.
- Не знаю я ничего. Не в чем каяться. Не провинилась я ни в чем. Ваше Сиятельство-о-о-о,- завыла и запричитала девушка.

Пояснять, что происходит в доме графа Каменского Лизе уже не требовалось. Девушка замерла чуть в стороне от Его Сиятельства и недоуменным взглядом смотрела на крепостных, которые сегодня все то ли помешались, то ли совершенно забыли свое место и свое дело. Глупо было предполагать, что Елизавета не умела разговаривать со слугами и ничего не знала об их быте. То, что девушка была так любезна, вежлива и внимательная ко всем в доме своего благодетеля, было следствием хорошего воспитания и проявлением благодарности, которую юная особо до сих пор испытывала к Александру Васильевичу не смотря на его жестокие слова, сказанные с неделю назад. Дома же Лиза была не только дочерью своего отца дворянина и офицера, но и помощницей своей матери и ученицей ее в исконно женских делах, таких как ведение хозяйства, например. Девушку с малолетства старались привлечь ко всему, что происходит в доме, чтобы она видела, знала, понимала, как устроен быт и что скрывается за кружевными салфетками и белым сервизом. Елизавету нельзя назвать тепличным цветком, пусть это и было первым впечатлением, которое производила на окружающих тонкая, юная особа с чистым взглядом и светлыми мыслями. Елизавета понимала, что такое управлять хозяйство, хотя сама еще никогда не имела права принимать решения. Только наблюдать, учиться и впитывать все происходящее вокруг. И Лиза не думала, что подобные знания ей понадобятся раньше, чем она выйдет замуж. Не думала, что в доме Александра Васильевича возможен такий бедлам. Что его люди настолько не уважают своего барина, что позволяют себе подобные демонстрации. Или настолько его не уважают?
Страх - один из самых примитивных и естественных человеческих чувств. Страх присущ человеку как и животному. И именно страх сдерживает многих от поступков, которые обществом расцениваются как "плохо". Страх, а не благодетель или высокая нравственность. Страх, а не уважение. Перед осуждением. Перед позором. Перед болью. Лиза считала слишком примитивным руководствоваться только страхом в своих поступках. Человеку дано больше, чем животному, и он должен пользоваться всеми аспектами чувств, на которые способен благодаря Богу. За почти месяц, прожитый у Александра Васильевича, Лиза почему-то привыкла видеть в его людях некоторые черты от хозяина дома, поэтому сейчас ей было неприятно созерцать простую человеческую природу без рамок воспитания, без налета уважения. Этих людей сдерживал только страх перед тем, кто вершит их судьбу. Мерзко. Противно. Примитивно. Но многие считали, что с дворней по другому нельзя. Этому же Елизавету учила матушка. В их доме наказания нерадивой прислуги не были редкостью, пусть они и не отличались жестокостью как у соседних помещиков, которые самолично ногими забивали до смерти крепостных за неправильный взгляд и слишком громкий голос. Многое из того, что Елизавета наблюдала в доме графа Каменского, ее матушка не спустила бы с рук, а граф не обращал внимания. И Лиза объясняла это для себя его доверием к своим людям, его добротой и занятостью, которая не позволяет постоянно отвлекаться на нерадивую дворню. А итоги такого "безразличия" Елизавета сейчас могла наблюдать во всей красе, когда даже страх попасть под горячую руку не сдерживал людей, чтобы не посмотреть на чужое горе и высказать свою оценку.
Его Сиятельство обернулись к своей воспитаннице совершенно неожиданно для последней. Лиза слегка вздрогнула, но не отошла и перевела свой взгляд к лицу графа. О, как он был зол. Елизавета никогда не видела Александра Васильевича таким и, наверное, не хотела бы увидеть вновь. Сердце юной девушки забилось чуть быстрее от волнения, после того, как граф обратился к ней строгим, жестким голосом.
- Нет, Александр Васильевич, он мне отвратителен,- без промедления и честно ответила Лиза на первый вопрос, не отводя своего взгляда от лица графа. Страх начинал медленно душить и ее, но поддаваться общей атмосфере и впадать в безумие Елизавета не собиралась. Это происшествие случайность, исключение из размеренной жизни обителей дома на набережной, которое быстро пройдет и все вернется на круги своя. Его Сиятельству просто некогда было заниматься своими слугами, вот они и почувствовали вседозволенность, но сейчас, разрешая это недоразумение, граф напомнит своим людям о своей силе и справедливости, и подобное не повториться. Вот только, к чему второй вопрос?
Удивление и непонимание ясно читалось в глазах Елизаветы, когда Его Сиятельство предоставили ей свободу выбора. И самое пугающее в его словах было то, что не похоже, чтобы графа шутил. Лиза неровно выдохнула и, не поворачивая головы, перевела взгляд на девушку все еще сидящую на полу, которая тут склонилось так, что лбом коснулась пола. А потом взгляд Елизаветы обратился к проявившему ненужную инициативу Василию, который только при взгляде барышни додумался, наконец, стянуть с головы шапку. Девушка не спешила вновь возвращать свой взгляд к графу. Она понимала, что справедливо вынести приговор этим людям, но она не могла этого сделать, как-то это не по человечески, и подобного опыта у Елизаветы не было. Она всегда не имела права голоса. Она всегда только наблюдала.
Лиза собралась с мыслями и вернула взгляд к Его Сиятельству. Она смотрела прямо, но без вызова. Она старалась быть мягкой, но не мямлила и не заискивала. Не боялась. Только хотела чуть сгладить гнев Его Сиятельства своей покорностью.
- Я не могу позволить себе решать судьбу Ваших людей. Я считаю не правильным давать им повод для апелляции Ваших решений. В Вашем доме только Ваша воля, Александр Васильевич. Я могу только просить Вас быть справедливым к этим несчастным людям, которые оступились.

В гневе любой человек преображается. Его глаза застилает ярость, и он уже не в силах без посторонней помощи вспомнить Божье слово, вспомнить о милосердии, прощении и любви. Лиза откровенно боялась сделать шаг на встречу Его Сиятельству и попытаться хоть как-то его смягчить. И никто! Никто из этих зевак не попытался ей помочь. Никто не увидел боли в глазах юной барышни, ведь все их внимание приковала мрачная фигура Его Сиятельства, от которого ожидали приговора. Даже эта крепостная девка не желала помочь хотя бы самой себе и покаяться, попросить прощения. Она пялилась во все глаза на господ, и Елизавета ощущала на себе ее взгляд, от которого ей хотелось отмыться, ведь он неизменно заставлял Лизу возвращаться мыслями к дому. С ее маменькой в подобных делах был разговор короткий. Одного подозрения в воровстве хватило бы, чтобы виновница в этот же день отправилась в Сибирь или в город на заработки, и еще неизвестно, что хуже, ведь всем очевидно, каким именно способом невольничья молодая девка может заработать денег в городе. Воровать - преступление против же них и божьих законов. Воровать у своих еще и предательство, от которого, наверное, графу больнее, чем он самого факта пропажи ложек. Но искреннее раскаяние могло бы служить поводом для милосердия. Бог велел прощать. В данном случае только если о прощении попросят. В данном случае только если граф услышит, поверит словам своей девушки и вспомнит писание. Просить за воровку сама Елизавета не собиралась и не считала нужным. Каждый должен платить за свои грехи. Земной суд над этой девушкой вершить только Его Сиятельству. Этот закон Лиза считала невозможным подвергнуть сомнению. Слово графа в этом доме для его людей - закон. И как бы ей не было жаль девушку, захлебывающуюся в рыданиях, как бы мало значительно не было ее преступление Елизавета не считала возможным здесь, при всех, давать ей оценку раньше Его Сиятельства. Тем более, что сама воровка своим тупым молчанием не давала Лизе поводов заступаться за нее. Только наоборот. Своим молчанием она заранее вынуждала Елизавету принять только сторону графа, как и положенно благодарной воспитаннице благородных кровей и с хорошим воспитанием.
Голос графа звучал подобно раскатам грома в кабинете с набившимися в него людьми и замершими в ожидании. Только когда, наконец, приговор был объявлен сквозь рыдания несчастной на полу крепостной был слышан тихий ропот дворни, говоривший то о мягкости Его Сиятельства, то о слезах Дарьи. Елизавета же осталась неподвижна и нема. Она с грустью и тоской смотрела на Александра Васильевича, чувствуя как ее сердце разрывается от его боли и от его гнева.  Как бы она хотела помочь ему, поддержать его, сказать, что он прав и справедлив. Но граф был жесток и отнюдь не по отношению к воровке.
Его вопросы били больно. Глупо их сравнивать с ударами плети, которые предстоит пережить крепостной, но Лизе от чужой боли было нелегче. Она не понимала, чем она-то разгневала Его Сиятельство, надеялась, что это лишь злость не дает Его Сиятельству увидеть друга рядом с собой. Надеялась, но боялась сделать что-то кроме книксена, выражающего покорность, и даже ее обычно звонкий голос даже в минуты горя звучал сейчас слишком тихо.
- Как прикажете,- и с этими словами Елизавета вышла из кабинета, влез за графом в коридор, где ее осталось дожидаться Катерина. Лиза взяла за руку свою камеристку, читая в ее глазах понимание и поддержку, и девушки направились за толпой, за криками и сердитым хозяином этого дома.
Елизавета никогда раньше не была в этой части дома. Она показалась ей холодной, отчаянной, какой-то бедной и безысходной, наверное, это сказывалось общее ощущение барышней развернувшегося тут действия, ведь когда Лиза со своей служанкой оказались в дверях комнаты уже все было готово для приведения наказания в действие, и даже Александр Васильевич забирал плеть у кучера. Елизавета так и застыла на месте, поняв, что граф собирается самолично приводить приговор в исполнение. Что это жестокость или справедливость - девушка уже не задавалась. Она лишь смотрела стеклянными глазами на то, как граф опускает первый удар на спину крепостной и ей было очень жаль  Александра Васильевича, чья душа  в этот момент рвется на части. А когда крик Дарьи наполнил комнату, Лиза вздрогнула, крепче сжала руку Катерины, но взгляда не отвела. Все ее мысли были обращены только к этой глупой крепостной - покайся. Спаси себя, своего барина и Лизу, которая не могла на это смотреть, но и возражать Его Сиятельству ставить его слова под сомнение перед челядью, что не слушала своего барина, было бы уже предательством со стороны Елизаветы. Поэтому девушка тоже терпела. Она, услышав шум, пришла помочь, так может ли сейчас она ради себя отрекаться от своего намерения?
От улыбки Александра Васильевича, от его взгляда обращенного к своей воспитаннице, Лизе стало дурно. Она даже покачнулась, а на ногах устояла только благодаря Катеньки, сознание же потерять девушки не позволяли чужие пронзительные крики. От вопроса же заданного графом Елизавета побелела. Она знала, что должна ответить, знала, как ей поступить правильно. Помнила, как учила ее мать, как постоянно ей твердили, помнить свое место. В этом доме она - никто. Александр Васильевич - все. Она не может, не должна, не в праве сомневаться в его решениях, принимать их за него, особенно в тех, что касаются его людей, так подло обошедшихся со своим благородным господином. Но кто бы знал, как сложно было Лизе произнести этот ответ, как жалела она о том, что у нее нет повода просить Его Сиятельство о милосердии.
- В Вашем доме только Вы можете можете решать, что есть справедливость, Александр Васильевич. Только Вы можете отмерять кару для Ваших людей. Я не смею,- ее голос едва заметно дрожал, но ее взгляд был направлен на графа. Елизавета знала, что поступает правильно, поступает, как лучше для Его Сиятельства, но это не означало, что ее сердце не ныло, при каждом вскрике девушки.

Граф был неумолим. Впрочем его пока и не умоляли прекратить. Слуги не отводили взгляда от действия, развернувшегося перед ними. Они хотели продолжения? Боялись теперь? Наконец, вспомнили, как надобно разговаривать с барином и как ему служить? Лиза надеялась на последнее, понимая, что при непослушной черни дома не будет покоя, поэтому она не позволяла себе встрять и хотя бы попытаться прекратить сие безумие, охватившего каждого в доме на набережной. Елизавета лишь вздрагивала при каждом крике, прикрывала глаза только на секунду, пока свист от плети разрезал воздух, а затем кожу девушки, и смотрела на Его Сиятельство в охватившей его гневе, ярости и злобе, чинившего жестокую, но справедливую расплату над своими людьми. Он был страшен. Взгляд, который хозяин дома иногда бросал на свою воспитанницу, пробирал Лизу до костей, но девушка отвечала Александру Васильевичу все тем же прямым и открытым взглядом, которым хотела смягчить графа, поддержать его. Если бы Елизавета только догадывалась, что это показное представление устроено для нее, она в миг покинула пыточную, но Лиза чувствовала, смутно ощущала, что граф смотрит на нее больше, чем на крепостную девку, что голос его звучит с вызовом, а кроме своей воспитанницы в этом помещении ему некого провоцировать. Что он ждет от нее чего-то. А Лиза ждала действий от виновницы экзекуции, которая, наверное, уже себя не помнила под ударами.
Его Сиятельство были жестоки. Плеть по его приказанию смочили в уксусе и наказание продолжилось. Зевак граф не отпускал разойтись, да и все уже боялись сделать и шага без повеления барина. Лиза тоже боялась, но не за себя, даже не понимая, что она сейчас не менее беззащитна перед гневом Александра Васильевича, чем его люди. Елизавета страшилась за графа, за его душу, которую он тоже мучает и терзает ударами этой плети. Как барин и их хозяин Его Сиятельство справедливы, наказание соответствует вине и поведению крепостной девицы, а приведение его в исполнение собственноручно графом только добавляет этому ужасному действию благородного налета. Но как дворянину, как человеку с христианским сердцем Его Сиятельству было сие невыносимо. Лиза видела это в рваных движениях, читала по глазам, которые еще не полностью стали безумными от ярости, но пока она ничего не могла сделать. Как это бы не было смешно, но душа графа сейчас находится в руках той, чью жизнь он держит сам. Елизавета знала и земные законы, и небесные. Знала, что без раскаяния, она не посмеет подвергать власть Александра Васильевича сомнению перед его дворней. Это испытание для них всех. Видно, слишком долго в доме графа Каменского царил тихий ад непонимания и молчания.
И слишком долго продолжалась эта казнь. Дарья лишь кричала, выла и скулила, она начала умолять прекратить, сменить кару, но не умоляла ее просить. В глазах Елизаветы от слабого голоса крепостной девицы встали слезы, которым юная барышня не позволяла пролиться. Ей было дурно, она еле стояла на ногах, и воздуха, кажется, совсем не было в этом мрачном холодном, но согретом людским дыханием помещении. А когда Дарья потеряла сознание, Лиза сама пошатнулась так, что ей пришлось опереться на стену. Перед глазами все поплыло, девушка крепко держала за руку свою камеристку и, наверное, только благодаря этому Елизавета все еще оставалась в сознании. Сейчас она не позволяла себе прикрыть глаза или отвести взгляд от графа. Она проходила вместе с ним то испытание, которое необходимо, но которое граничит с жестокостью и бесчеловечностью.
- Помиииилуйте,- опять застонала Даша слабым, дрожащим голосом, уже смиренно прикрывая глаза, словно понимая, наконец, что кара это вполне по заслугам. - Помилуйте, барин сжальтесь,- совсем тихо умоляла она, пока плеть не легла ей на спину. Потом короткий, словно разрывающийся вскрик, и напряженное на момент удара тело обмякло. - Простите, барин, виновата. Сжальтесь,- уже почти в беспамятстве повторяла крепостная, но Лизе этого было достаточно. Ее лицо на мгновение осветила слабая улыбка, и девушка, встав прямо, помедлила буквально несколько секунд, чтобы прийти в себя. А после быстрыми, короткими шагами Елизавета подбежала к Александру Васильевичу, чтобы остановить очередной замах плетью.
- Остановитесь, пожалуйста, остановитесь,- голос Лизы дрожал, как и ее руки, которыми она осторожно касалось руки графа, сжимающей средство экзекуции. - Будьте справедливы, но не жестоки. Прошу Вас. Молю Вас, Александр Васильевич. Она повинилась. Она повинилась,- Елизавета не может сдержать свои эмоции и из ее глаз начинаю бежать тоненькие полоски чистых слез. - Простите ее на земле и оставьте остальное на суд Божий, перед которым и нам представать. Отошлите ее из Петербурга, но, прошу, не берите больше грех на душу, Александр Васильевич... Ваше Сиятельство.
Девушку саму всю колотило будто в лихорадке. Она смотрела полными мольбы и слез на графа и надеялась, что он услышит ее, что он поймет ее. Она верила в него. Она сжимала его руку, которая держала плеть, чувствовала своем рядом запах уксуса, пота и крови, но не отходила и не отворачивалась. Лишь тихо говорила и смотрела в глаза.
- Пожалуйста, Александр Васильевич. Вы показали силу и власть, теперь покажите милосердие,- Елизавета осторожно, нежно чуть крепче сжала руку графа и уверенным движением, не сомневаясь ни в себе, ни в графе подвела руку Его Сиятельства чуть ближе к себе, чтобы слегка склонить голову и поцеловать ее, вкладывая в это невинное действие всю свою нежность, заботу и тревогу за него.