Лиза ничего не видела вокруг себя, кроме рассеянного, но все еще разъяренного взгляда Александра Васильевича. Она ничего не слышала, что происходило вокруг, кроме биения собственного сердца, которое отсчитывало долгие секунды молчания графа. Она боялась его в этот миг. Боялась сильнее, чем когда граф безжалостно наносил удары крепостной. Сильнее, чем когда он злобно усмехнулся своей воспитаннице и спросил, достаточно ли он справедлив. И, конечно, сильнее, чем тогда на улице после вечерней, когда Александр Васильевич сказал такие ужасные, но всё же от части правдивые слова. Сейчас Лиза бы мало удивилась, если бы в следующую секунду граф грубо бы выдернул свою руку из ее ладоней и нанес еще один удар только на этот раз не воровке. Лиза ждала этого, страшилась и не верила, что Александр Васильевич способен на такое, что граф может настолько выйти из себя, что станет наказывать плетью воспитанницу благородного происхождения. И Его Сиятельство медлило. А Елизавета не отступала.
Лиза никогда не назвала сама себя храброй или способной на самопожертвование. Она старалась лишь быть воспитанной, поступать согласно тому, чему ее учили, учитывая ситуацию и свое социальное положение. Она бы смогла досмотреть эту экзекуцию до конца, если бы так было угодно Его Сиятельству или если бы крепостная не попросила бы прощения, и поэтому что лизина просьба о милосердии шла бы в противоречие с волей графа и не заставила бы его людей слушать, уважать и бояться своего барина. Они бы всегда знали, к кому обращаться за защитой. Тогда бы в доме на набережной не было бы порядка, а Елизавете хотелось, чтобы в комнатах вновь стало тихо, чтобы жизнь вернулась в спокойное и размеренное русло и чтобы Александр Васильевич вновь улыбался ей добродушно и несколько снисходительно.
А сейчас глазами полными слез и мольбы Елизавета смотрела на своего благодетеля, слабо, нежно улыбалась ему и с замиранием сердца ждала и готова была от него принять новую порцию жестокости, которая, наверное, была бы абсолютно заслуженно. Но Александр Васильевич усмиряло свою злобу. Пусть его движения грубы и резки, пусть Лиза вздрагивает при них, но очередного удара плетью, после того как граф вырвал свою руку из ладоней Елизаветы, не последовало. Девушка на секунду прикрывает глаза с благодарностью за душу Александра Васильевича обращается к Богу. Если бы он не сдержался, если бы он поступил, как она предполагала, она бы покорно приняла его волю, но никогда бы не простила и не забыла подобного оскорбления.
- Она повинилась,- тихо шепчет девушка в ответ своему благодетелю, уже не смея на него смотреть так же прямо и открыто, как несколько минут назад. Сейчас Лиза смотрит снизу вверх, пряча свой взгляд за ресницами. - Вы были справедливы и не были жестоки с Вашей крепостной. Но она повинилась, Ваше Сиятельство. Она повинилась. Вы можете быть снисходительнее. Прошу,- тихий, дрожащий голос Елизаветы казался самой девушке непростительно громким в абсолютной тишине, которую создали молчаливые зрители всего действия. Лиза чувствовала, как за ними наблюдают, замечала, как боязливо стараются не смотреть на Его Сиятельство, как задерживают взгляд на новой барышне. Елизавета смущалась этих взглядов, хотела бы их избежать, попросить зашиты и от них у Александра Васильевича. Но сейчас было не время для исполнения собственных прихотей, поэтому Елизавета терпела, тем более что в следующую минуту Лиза вновь вздрогнула на мгновение прикрыв глаза.
Плеть с грохотом упала на пол, а сильные мужские руки одним грубым движением отодвинули ее в сторону. Впрочем Елизавета и не сопротивлялась. Она настолько боялась, устала, доверилась графу и считала правильным подчиняться ему, пока она живет в его доме, что не смогла бы выступить против Его Сиятельства. Она молчала и терпела, оставаясь в стороне и наблюдая с тяжелым сердцем за уделяющимся графом. Как он жесток с ней! За что? За что? Лиза не понимала совершенно. Она надо создала ему, была мила и любезно, она не слова не говорила против. К чему был этот спектакль? Это же было устроено для нее?
Вокруг уже засуетились слуги, но юную барышню никто не трогал и не беспокоил. Лиза невидящим взглядом проследила, как из комнаты увели еле живую Дарью, как принесли воду в ведрах, чтобы замыть кровь, чей металический запах уже приелся. Елизавета могла бы долго так еще простоять в оцепенении, если бы не внезапно за кружившаяся голова и Катерина, которая во время подала руку своей госпоже.
- Оставь меня. И не вели никого пускать,- слабым голосом попросила Лиза свою камеристку, когда та помогла ей дойти до комнаты. Елизавета не чувствовала в сил ни на разговоры, ни на какие-либо прочие женские дела. В ее глазах все еще стояли не пролитые слезы, а в голове кружились тяжелые мысли.
Как только Катерина прикрыла дверь в комнату барышни, Лиза первым делом подошла к окну и открыла его на распашку. Буквально на несколько секунд, но чтобы морозный воздух успел освежит ее мысли и дать возможность свободно дышать. Прикрыв окно, Елизавета опустилась на кровать и закрыла лицо руками. Она плакала. Долго. Она давала волю своим эмоциям, которые сдерживала в течении всей пытки. Александр Васильевич думает, что это ей так легко далось? Думает, что ей то представление доставило удовольствие? Что ей легко всегда себя осознанно ставить позади? Как мало понимаю мужчины. Как мало они пытаются понять! Странные создания, почему они думают, что женщинам неизвестно слово "должна"?
Прошло несколько часов, прежде чем девушка утерла слезы и умыла лицо. Прежде чем она сотворила крестное знамение перед иконой, прочитав молитву, и позвала к себе обратно Катерину.
- Вот возьми,- Елизавета достала привезенные с собой деньги и отсчитала некую сумму. - Ступай к лекарю, приведи его к Дарье и попроси его осмотреть ее. Если понадобятся еще деньги на лекарство - приходи ко мне, хорошо? Она, конечно, гнусно поступила по отношению к Его Сиятельству: и воровство, и ложь страшные грехи, но думаю, что она раскаивается в них. Передашь ей еще просьбу от меня попросить покаяния у Бога? Хорошо, Катенька. От Александра Васильевича, если потребует, ничего не скрывай - не дело это. Поняла?- Лиза сделала глубокий вздох, перекрестили склонившуюся служанку и как подкошенная опустилась на кровать. Тяжело была на душе. И от мыслей, что Его Сиятельство тоже, наверняка, мучается дыхание вновь становилось рваным, а к глазам подступали слезы.
ВОСЬМАЯ ЗАПОВЕДЬ
Сообщений 11 страница 19 из 19
Поделиться113 Май 2017 16:12
Поделиться123 Май 2017 17:04
Ему надо было возвращаться к делам, на столе лежало письмо Сергея, требующего немедленного и обстоятельного ответа, но у графа совершенно не было сил. Его будто выпили до дна, не оставив и капли жизненных сил, сейчас было лишь одно желание – упасть в постель и уснуть мертвецким сном, каким Александр не засыпал уже давно, со времен своей учебы в кадетском корпусе. Но пока о сне приходилось лишь мечтать – напольные часы в коридоре показывали половину пятого. В обычный день уже было бы пора собираться к вечерне, но сегодня был не обычный день. Графу не мешало бы съездить в церковь, возможно, взять с собой Машу и ее детей, но и мысли такой Александр не допускал – не стоило в таком состоянии появляется в Доме Божьем, не стоило гневить Создателя своими пороками и грехами, в которых пока не находишь сил раскаяться. Он раскаяться – это без сомнения, и произойдет это совсем скоро. Воспитанный в православной среде, впитавший основы христианского поведения с молоком матери, Александр не мог долго держать на душе грех, часто испытывал физическую потребность в раскаянье, но это произойдет не сегодня.
Александр Васильевич не знал, сколько прошло времени с того момента, как он вернулся и остановился у этой стены, не слышал он и активного движения в людской части особняка, впрочем, не сомневался, что там происходит бурная деятельность.
- Барин, все хорошо? – Обратился к графу чей-то голос, заставив Александр отнять голову от стены, выпрямиться и посмотреть на говорившего.
Говорившем оказался его камердинер, один из немногих крепостных, с кем граф мог чувствовать себя свободно и даже сохранить теплые приветливые отношения.
- Погода, видать, меняется, мигрень напала, - соврал граф и демонстративно потер виски, на которых уже давно появилась благородная седина.
Камердинер ему определенно не поверил (когда граф врал было видно сразу), но ничего не сказал, лишь кивнул и толкнул дверь в кабинет. Александр вошел в кабинет, воздух в котором оказался свеж и даже морозен, видимо, кто-то после ухода толпы открыл здесь окна.
- Я велю подать чай с ромашкой – успокаивает, - заверил его камердинер и исчез.
Александр остался один и хотел начать по своему обыкновению ходить от одной стены к другой, смотря то в окно, то скучающим взглядом обводить стены и стоящие по ним стеллажи да серванты, но и на это не нашел в себе сил. Граф опустился в кресло у рабочего стола и положил голову на руки, пальцами обхватывая ее и чуть сжимая.
Голова действительно болела, но почувствовал он это только сейчас, как и въевшийся в одежду и кожу запах уксуса, от которого начинало тошнить. Камердинер появился быстро, неся на подносе перед собой стакан напитка цвета чая.
- Выпейте, Ваше Сиятельство, полегчает, - доверительно проговорил мужчина и поставил стакан с напитком перед графом.
Александр оторвал голову от руки и взял в правую руку стакан и, принюхавшись, сделал большой глоток. Напиток действительно оказался чаем, но совсем не крепким и с явным горьковатым привкусом лечебной ромашки – такой отвар пила матушка, когда здоровье подводило, и этим же запахом была пропитана спальня супруги Александра, которая часто мучилась головными болями.
- Не стоило Вам, барин, самому это… - как-то печально произнес камердинер и замолчал, словно ожидая разрешения говорить дальше. Александр молчал тоже, обхватив двумя руками стакан с напитком и смотря в противоположную стену, камердинер принял это молчание графа за разрешение дальше продолжить разговор, - не барское это дело, так себя мучить, у Вас же много других дел, куда важнее…
Александр все еще молчал, а камердинер начинал чувствовать все большую неловкость, ему явно было что сказать еще, но тот явно опасался реакции графа, которая может быть непредсказуемой.
- Поди узнай жива она там вообще, - спустя минуту молчания проговорил граф и камердинер с неописуемой радостью поклонился и вышел прочь, явно нуждавшийся в разрешении покинуть кабинет графа.
Александр остался один и даже дышать стало как-то легче.
Каменский попытался вникнуть в работу, которую оставил в угоду разборок с дворней, но мысли разбегались, словно подпольные крысы, и сосредоточиться граф мог только на одном – на реакции Лизаветы, которая рождала в Каменском смешанные чувства. Это было так странно и так восхитительно, что начинало злить и раздражать черствого графа, проявление настоящей христианской добродетели молодой девушкой вдруг показалось Александру дерзостью, но в то же время это было искренним порывом, не уважать который российский офицер не мог.
Когда в дверь осторожно постучали и, подождав несколько секунд, вошли, Александр так и не преступил к делам, зато зачем-то достал из внутреннего кармана подаренную Елизаветой иконку и теперь смотрел в добрые глаза Святого. Каменский оторвал взгляд от лика и взглянул на вошедшую. Вошла, как оказалось, камеристка Лизаветы, что заставило Александра нахмуриться и вопросительно вздернуть бровь. Неужели Елизавете Михайловне еще есть, что ему сказать?
- Ваше Сиятельство, - тихо и совсем робко начала Катерина, не решаясь взглянуть барину в глаза и явно испытывая страх, - мне велели испросить разрешения. Николай Петрович велел.
Николай Петрович – камердинер графа, ставший за годы службы еще совсем молодому графу верным помощником и практически доверенным лицом.
- Так испрашивай, чего застыла, - устало кивнул ей граф и убрал вышитую иконку обратно в карман мундира.
- Разрешение послать за доктором, - с трудом проговорила девушка, тресясь, словно осиновый лист.
- Елизавете Михайловне дурно? – С нескрываемым волнением спросил граф, но в ответ получил лишь быстрое покачивание головой в знак отрицания.
- Нет, нет, с барыней все в порядке, только плачет она сильно, - губы Кати дрогнули, словно девушка была готова тоже расплакаться, но все же она взяла себя в руки и продолжила, - это она велела послать за доктором для Даши, даже денег дала, - Катя протянула на открытой ладони несколько монет.
- Раз Елизавета Михайловна велела послать – я не стану чинить препятствий, - отозвался Александр, и Катерина исчезла в мгновение ока, лишь бесшумно закрылась дверь за ней.
Александр взял со стола латунный колокольчик и несколько раз тряхнул его, и следом за звуком в дверях показался камердинер, словно ожидавший призыва от барина.
- Найди тот набор ложек весь, и вели преподнести его в качестве подарка Лизавете Михайловне. Все, кроме одной, украденной, ее пожалуй Василию.
Камердинер явно немало удивился с просьбы барина, но ничего не сказал, лишь коротко поклонился и исчез за дверью.
Александр и сам не знал, к чему был этот жест, еще не догадывался о его жестокости, но это было именно то, что требовало его сердце.
Поделиться133 Май 2017 21:06
Елизавете казалось, что она не сможет сдвинуться с края кровати, пока не придет Катенька с новостями. Душа юной барышни болела за графа, за ту глупую девку, из-за которой волнение еще не скоро уляжется в доме на набережной. Лиза изводила себя мыслями и сомнениями. А, может быть, ей всё же не стоило лезть? Не надо было идти против Его Сиятельства? Ведь она видела и более ужасные картины и смогла бы через нескольких долгих дней притупить воспоминания и об этой тяжелой, жестокой, но все же Справедливой расправе. Но он же мучал себя! Елизавета чувствовала это. Ощущала на себе, как с каждым новым ударом взгляд Александра Васильевича затуманивает ярость, а сердце разъедает злоба и ненависть. Он бы погубил и ту девку, и себя. Разве она могла допустить этого?! Нет, ей определенно следовало вмешаться. Может быть, она выглядела слишком дерзкой? Слишком прямо смотрела. Слишком громко говорила. И этот поцелуй руки с орудием пытки. Лиза не знала, зачем она это сделала. В ту минуту тот жест был эмоциональным порывом, а сейчас вызывал лишь смущение и стыд, заставляя юную девушку краснеть. Елизавета откинулась на спину, еще несколько долгих минут помучила себя тяжелыми мыслями, разглядывая потолок своей комнаты, а после встала готовиться ко сну. Утро вечера мудренее - так гласит народная мудрость? Вот правильно, может быть, завтра за завтраком или обедом, на крайний случай ужином Елизавета взглядом встретиться с графом и поймет, что она была права, права еще тогда, в тот вечер неудачной прогулки после вечерней. Александр Васильевич не просто человек или мужчина, он офицер и христианин, и ценности, закладываемые этими двумя крайностями, не могут не оставлять свой отпечаток на "просто человеке или мужчине". Так думала Лиза. В это она верила каждый раз смотря на Его Сиятельства и склоняясь в книксене или реверансе.
Девушка уже расчесывать волосы, когда в ее комнату постучали и, получив разрешение, вошли. Навестил Лизу камердинер Его Сиятельства. Это оказалось доя барышни настолько неожиданно, что Елизавета даже встала, когда увидела в своих дверях этого мужчину. Она не успела спросить, чего надобно Его Сиятельству, как камердинер поставил на стол небольшую деревянную коробочку, которую обозначил как подарок барышне от графа, и удалился, а Лиза так и осталась стоять, замерев с расческой в руках и не отводя взгляда от деревянного ларца. Она уже смутно догадывалась, что там, но подтверждать свою догадку у девушки не было никакого желания. И всё же Елизавета подошла к столу, на котором оставили ей подарок, чуть дрожащими руками открыла крышку и ахнула, прикрыв рот ладошкой. В ушах загудело и сквозь этот гул Лизе вновь почудились крики бедной девушки, потом комната будто наполнялось запахом крови, а из отражения в до блеска начищенных ложках на девушку смотрели полные ярости глаза ее благодетеля и улыбка, та злая, насмешливая улыбка. Елизавета быстро захлопнула крышку, сделала несколько шагов назад и осела на пол, захлебываясь в очередном приступе рыдания. Какой жестокий жест. Какое ужасное напоминание.
- Ой, батюшки, Елизавета Михайловна, что же с Вами?!- всплеснула руками и запричитала Катерина, когда вошла в комнату к барыне и застала ее в таком состоянии. Служанка туи же бросилась к Елизавете, помогла ей подняться, усадила на кровать и принялась расчесывать ей волосы успокаивая. - Не на чем Вам себя так изводить. Доктор Дашку осмотрел, сказал, что жить будет, промыл все, обработал, мазь сказал купить, так я Степку за ней уже отправила... - девушка еще много рассказывала о том, как приходил доктор и как воровка теперь кается, а Лиза ее вовсе не слушала. Ее взгляд упирался в деревянную коробочку и грудная клетка нервно вздрагивала, приглашая вновь подкатывающие слезы. Вдруг Елизавета поймала руки своей камеристки и развернулась к ней.
- Катенька, почему Александр Васильевич так со мной жесток? Чем я его гневлю? Разве не была я сегодня послушна его воле? Разве стала мешать? Разве не пошла за ним, когда он велел? Ах, Катенька...- голос Лизы дрожал, он был слаб и полон чего-то пронзительного и граничившего с отчаянием. Катерина стала было переубеждать барыню, говорить, что Александр Васильевич просто устал и разозлился, что он завтра уже по другому будет на сегодняшний день смотреть. Но Елизавета прервала этот поток утешений и лишь показала служанке на коробочку, разрешая посмотреть, что там.
- Это камердинер принес от Его Сиятельства. Несколько часов назад,- тихо проговорила Лиза, пока Катерина подходила к столу. Открыв крышку служанка издала громкий вздох, потом повернулась к Елизавете и так же тихо произнесла.
- Спать Вам надобно ложиться, барыня,- в ее глазах Лиза тоже видела слезы и сочувствие, и понимала, почему Катерина не решается как-то комментировать этот жест своего барина. Елизавета кивнула ей в ответ и позволила девушке помочь ей с вк черным туалетом. Все эти действия прошли в полной тишине, только когда служанка уже потушила свет и собиралась выйти, Лиза вновь к ней обратилась.
- Катенька, останься, пожалуйста.
Утро добрым назвать у Лизы тоже не получилось. Она пыталась улыбаться, но физически девушка была очень слаба, а морально и вовсе измотана. К тому же взглядом Елизавета постоянно натыкалась на эту злосчастную шкатулку, которой суждено было служить ей напоминанием о жестокости, о боли, о слезах и об ее терпении, которого, скорее всего, оказалось недостаточно. Из своей комнаты Лиза выходить не хотела. Ей казалось, что она вновь окажется не к месту, что помешает. К тому же Елизавета начала страшиться встречи с Его Сиятельством. Она не представляла, как себя с ним вести. Сделать вид, что не произошло ничего особенного? Это, конечно, правильно, но сможет ли она? Лиза сомневалась в себе.
Девушка не спустилась ни к завтраку, ни к обеду, а время уже близилось к ужину. Катерина принесла чай со вкусностями в покои барышни, но и к нему Елизавета пока не притронулась, а ведь он уже почти остыл. Весь день девушка провела одна, читая священное писание, иногда прерываясь на тихий плач, когда ее взгляд случайно касался подарка Его Сиятельства. Она не понимала, за что он с ней так поступил. Не понимала, чем настолько сильно прогневала Александра Васильевича, что он прислал ей напоминание. Не понимала, какой урок она должна вынести из этого. И мучила себя этими мыслями и вопросами. За этот день с лица Елизаветы сошла краска, оно стало бледное, горькое от мыслей, измученное вопросами, на которые ответы никак не находились.
Поделиться144 Май 2017 21:11
«Тебе стоит подумать над своим поведением,» - набатом звучал в голове голос покойной матушки. Александр в тщетных попытках избавиться от него сжимал виски и качал головой. Думать о своем поведение ему было совершенно некогда – в последние дни первого зимнего месяца на Каменского навалилось слишком много проблем, и во всей этой суете мысли о произошедшем вчера только мешали делу.
Весь следующий день граф не был дома.
Вчера вечером ему пришло, в котором говорилось, что Высочайшим указом он, Александр Васильевич, возведен в чин тайного советника и с первого дня следующего месяца должен приступить к обязанностям товарища министра в Морском министерстве. Александр просил об этом назначении давно, уже через месяц после выписки из госпиталя, когда праздная жизнь окончательно наскучила, ответа долго не было и граф даже успел смириться с молчаливым отказом, когда долгожданное письмо пришло. Впору было устраивать прием в честь нового назначения, можно было попросить Машу заняться этим, она так любит эти светские хлопоты и прекрасно справляется с обязанностями хозяйки вечера, но происшествие со злосчастным столовым серебром резко изменило все планы.
Теперь в доме графа Каменского никому не было дела до приемов, в доме на Екатерининском канале повисло тяжелое настроение, слуги ходили молча, практически не разговаривая даже между собой, а Елизавету Михайловну граф и вовсе не видел с самой экзекуции.
«Ты дурно поступил с ней,» - вновь раздался в голове голос матушки. Александр и без нее это знал – вчера его поведение было дурно и недостойно, но сегодня у него не было времени об этом думать. Сегодня он был посвящен делам, в его мыслях были важные знакомства, кабинетские встречи и почти позабытое чувство собственной значимости.
Александр вернулся домой, когда солнце над столицей уже опустилось за горизонт, а церковные колокола отзвонили окончание вечерни. Под звон колоколов, Александр ехал по Невскому в сторону дома и снова невольно залюбовался величественным, раскинувшим свои анфилады Казанским собором, новым строением в городе, к облику которого сам Каменский еще не мог привыкнуть. Лошади заржали, выдернув графа из собственных раздумий, когда кучер стегнул их, веля поворачивать. Теперь экипаж графа катился по узкой набережной Екатерининского канала, пахло водой, но совсем не такой водой, к которой Александр привык. В Петербурге пахло пресной речной водой, запах этот не был неприятен, но для привыкшего к морской воде графа казался чужеродным и каким-то неправильным. Впрочем, до моря ему теперь было просто так не добраться – придется привыкать к реке, множеству рек и каналов.
Кучер дернул поводья и экипаж, чуть накренившись вперед так, что Александру пришлось удерживаться рукой за стену кареты, остановился. Кучер открыл перед барином дверь кареты, Александр сошел на брусчатку и быстрыми шагами вошел в парадные двери.
Дом будто бы вымер, лишь лакей появился из тени, чтобы принять у графа заснеженное и порядком тяжелое от влаги пальто и шляпу с перчатками.
- Ужин накрыт, барин, - проговорил слуга уже в спину графу.
Эта фраза немало удивила Каменского – все слуги, что ждать графа к ужину не стоит, и уж тем более накрывать его, всегда ужин подавался в кабинет, но Александр ничего не сказал. Он прошел в столовую, где действительно был накрыт ужин, но этот ужин был накрыт на одну персону.
Николай, дворецкий, стоял в темном углу, явно ожидая приказаний барина. Граф молчал, пытаясь самостоятельно разгадать загадку этого ужина на одного.
- Почему на Елизавету Михайловну не накрыто? – Нарушая тишину, спросил граф, не поворачивая к дворецкому головы.
- Так…это…барин, - вопрос явно оказался неудобным и теперь Николай мялся с ответом, - барыня не выходила целый день и Катька говорит, что даже от чая отказывается. Вот мы приборы и убрали…
Александр нахмурился.
-Не выходит, значит, и даже от чая отказывается… Интересные новости, - протянул граф и поднялся, - мне подать чай в кабинет через час, здесь все убрать.
Граф уже не видел, как Николай поклонился в пояс. Александр покинул столовую, направляясь прямиком в комнаты Елизаветы, надеясь, что девушка еще не готовиться ко сну.
«Ты обидел ее,» - голос в голове, который в этот раз принадлежал сестре, Маше, от него так просто отмахнуться граф не мог, впрочем, от истины и без этого отмахнуться было непросто. Он знал, что обидел ее и, видимо, обидел серьезно, отнести ей те ложки было лишним, но тогда его обуревали эмоции, а они как волны – противиться им практически невозможно.
Александр трижды коротко постучал в дверь, за которой не было слышно голосов, но он знал, что Лизавета здесь, и вошел.
- Елизавета Михайловна, вы позволите, - даже не стараясь придать голосу вопросительный тон, проговорил граф и вошел, закрывая за собой дверь, - слуги мне сказали, что вы не выходили ни к завтраку, ни к обеду, а теперь и от ужина отказались. Что с Вами? Вы больны? Стоит позвать за доктором?
Граф говорил быстро, словно старался как можно быстрее сбросить груз этого разговора со своих плеч, и даже не смотрел на Елизавету и не делал попытки подойти ближе. Он чувствовал надобность этого разговора, но совершенно не желал говорить, признавать собственную неправоту для него всегда было тяжело и даже унизительно, даже когда эта неправота очевидна всем вокруг.
Поделиться155 Май 2017 17:08
Это добровольное заточение не было бунтом или способом показать характер. Текст священного писания в руках у Лизы не служил предметом антуража, а бледность ее лица не была напускной, чтобы вызвать жалость в своем благодетеле. Ее затворничество не служило способом привлечения внимания, а скорее наоборот, Елизавета не хотела ходить по его комнатам, боялась случайно столкнуться с ним в коридоре, боялась его отвлечь. Слезы девушки выражали не только жалость к себе, но и сожаление о своей глупости, которая так разозлила Его Сиятельство, и сожаление о невозможности обратить время вспять. Лиза переживала не за себя, она страшилась мыслей, которые могут быть на ее счет у Александра Васильевича после вчерашнего представления, и не понимала, хотя очень старалась понять, чем она его разгневала. Девушка надеялась, что в притчах она сможет найти ответ, что молитвы очистят ее сердце от той глупой, детской, недопустимой для нее обиды и боли, которую ей доставил вчерашний подарок графа. Но просветления не наступало, на душе не становилось легче, а коробочка с ложками все еще стояла на столе, служив жестоким напоминанием о страшном дне, о гневе ее благодетеля и ее несдержанности.
О, как Лиза сожалела, ругала себя за то, что услышав крики она решила поинтересоваться не может ли она быть полезной Его Сиятельству. О чем она только думала? Как? Как она, провинциальная девка, может оказаться полезной графу, в чьем доме и за чей счет живет? Она забылась, и это непростительно. Она все же перебила его, помешала ему, поймала его руку на глазах у дворни, и под ее давлением Александр Васильевич отступил. Тоже непростительно. А ведь Лиза так старалась держать себя в руках, чтобы не дать людям повода для сплетен. Она забылась. И Его Сиятельство совершенно правы, что наказывают ее. Его Сиятельство даже слишком мягки, поэтому Елизавета заточила себя в эту "келью". Но всё же... Когда Лиза вспоминала сцену из вчерашней расправы, вспоминала взгляд графа, его злую ухмылку, ей становилось не хорошо и сердце будто разрывалось - он так мучал себя, он так терзал свою душу. Он не заслужил этого. Она не препятствовала ему, не возражала, не дерзила. Она пыталась его спасти. Разве это наглость? Разве это недопустимо? Разве не прощение есть высшая благодетель? Елизавета не знала. Она терялась в вопросах, в чувствах. Она хотела бы найти ответ, но ее взгляд постоянно натыкался на коробочку с ложками, и в голове оставался только один вопрос - зачем он с ней так поступает?
Девушка не ожидала, что Александр Васильевич пожелает видеть ее так скоро и даже сам придет в ее комнату, а не вызовет к себе. Если бы Лиза хотя бы могла предположить такой вариант, то попросила бы к себе не впускать никого, в том числе и Его Сиятельство. Тоже дерзкая и глупая просьба, как хозяина дома не пускать в его же комнаты? Но Елизавета не была готова ко встречи с графом. Она еще не поняла свою ошибку, не осознала, не раскаялась. Она не знала, как себя вести, о чем говорить и говорить ли вообще. Поэтому знакомый голос за дверью комнаты показался ей раскатом грома посреди ясного неба. Елизавета быстро поднялась на ноги и в какой-то рассеянности присела в книксене, приветствуя своего благодетеля. Мысли в ее голове разлетались стаями птиц, что девушка даже не могла взять в толк, что ей говорит граф. Она слышала его неспокойный голос, и ее сердце тоже начинало ускорять темп. Еще Лиза чувствовала, что Александр Васильевич на нее не смотрит. Впрочем и сама Елизавета не могла посмотреть на графа. Девушка выпрямилась, но голова и взгляд ее остались опущены, а руки, крепко сжимавшие священный текст, были скромно на платье, и только тяжело поднимающаяся грудная клетка и цвет кожи, который кажется стал еще белее, выдавали волнение Елизаветы. Даже голос свой Лиза старалась контролировать.
- Прошу простить мой внешний вид, Александр Васильевич. Уже поздно. Я не ждала Вас,- тяжело. Каждое слово дается с трудом, и девушка чувствует, что у нее буквальное не хватает воздуха, чтобы ответить на вопросы графа, на которые она пока не знает, что отвечать. Поэтому Лиза берет паузу. Она чуть отходит в сторону и разворачивается к столу, чтобы положить книгу - хороший повод для бегства, если бы не подарок Его Сиятельства, который все еще там стоял и который неизбежно попал в поле зрения девушки. На секунду прикрыть глаза и вновь вернуть к диалогу. Не томить графа ожиданием. Непростительно.
- Благодарю за заботу, но не стоит. Я просто решила посвятить этот день разговору с Богом,- Лиза чувствует, как ей становится не хорошо. Как больно ей делает этот злосчастный подарок графа, его слова, он сам. Ей бы претвориться, промолчать, присесть еще раз в поклоне и закончить этот мучительный для обоих разговор. Но юношеская обида горькая и жаждет отмщения на неосознанном уровне. Поэтому пожелания хорошего отдыха для графа приправлены ложкой дегтя. - Это... Я не стою Ваших переживаний и Вашего времени, Александр Васильевич. Вы, наверняка, устали за сегодняшний день.
Непростительно.
Поделиться169 Май 2017 13:09
Совесть - самый тяжкий крест и нести его Александру было трудно, но он должен был. Всю свою жизнь он был что-то должен, все свое существование он свел к долгу и чести, и в этом он видел смысл жизни, в этом находил успокоение души сладостное чувство счастья. Но теперь совесть его горела и жгла, ядовитым костром опаляя душу. За свою несдержанность Александр будет еще долго расплачиваться, но сейчас его ждет самое трудное, сейчас ему предстоит повиниться, признать свой гнев не добродетелью, а страшным пороком, ему предстоит склонить голову и ожидать приговора. Ее приговора...
Приговора той, которая стала для графа воплощением христианской доброты, и признавать свои пороки перед ней, неподверженной им, почти святой, было стократ сложнее.
- Прошу извинить меня за поздний визит, я не мог прийти раньше, и не прийти вовсе тоже не мог, - глухо проговорил Александр, все так же не двигаясь с места и не глядя на Елизавету.
Периферийным зрением он видел ее движения: поклон, тяжелое дыхание, движение, чтоб положить Библию, но он все равно не видел ее глаз и не находил в себе сил посмотреть в них. Не мог посмотреть в глаза, которые вчера ненавидел, и в которых сегодня боялся увидеть то, что увидел Пилат в глазах распятого, но простившего Иисуса.
- Выслушайте меня, Елизавета Михайловна, прошу, - снова заговорил Александр и теперь уже поднял глаза на Елизавету, но увидел не девушку, а злосчастные ложки, которые сам повелел принести сюда в доказательство своей жестокости и неправоты Лизаветы на его счет.
Кому он старался доказать свой характер, кого хотел переубедить? Ее или все же себя? Он сам запутался в том, что чувствует и что из его чувства есть истина, а что – лишь необходимость, где была та тонкая грань, отделяющая священный долг от доброй воли? Он не мог найти эту грань, не мог коснуться ее пальцами, ощутить кожей… Он забрал Лизу потому что должен был ее отцу или все-таки потому что захотел сделать доброе дело?
Забрать ее из провинции, повинуясь долгу, было проще, понятнее, легче, но когда он столкнулся с тем, что все, возможно, не так и она сама думает, что все не так, что он забрал ее потому что добр и благороден, все внутри графа взбунтовалось, поднялся шторм, грозящий утопить всех их. Александр тяжело вздохнул, хотел было сделать шаг вглубь комнаты, но все же остался на своем месте, давая Елизавете возможность выгнать его прочь.
- Я обидел Вас, я знаю, - горло сжало стальной рукой, но Александр продолжал говорить, сцепив руки за спиной и чуть покачиваясь на каблуках, - и даже если Вы станете это отрицать – ничего не изменится, обида есть – это известно и мне, и Вам, и еще половине дома, - губы невольно дрогнули, изогнувшись, - и я прошу простить меня, Елизавета Михайловна. Мое поведение было недостойным для дворянина и офицера, - взгляд Александра все же не дрогнул, граф смотрел в лицо девушке, словно не замечая злосчастного «подарочного» набора, - но я сделаю все, что в моих силах, дабы искупить это.
Он должен был сказать эти слова и вместе с тем хотел говорить ей их, редко в нем сходилось чувство долго и желание, редко случались моменты, когда сердце говорило в унисон в разумом – и сейчас был именно такой момент, от этого на душе становилось радостно, но вместе с тем как-то печально от ситуации, которая сподвигла внутренний конфликт графа исчерпаться хотя бы на какое-то время.
Рассказать ей о своих мотивах? Пуститься в пространные объяснения никому не нужных вещей, которые даже для самого графа до сих пор до конца не разгаданы? Это никому не нужно, даже самому Каменскому, ему бывает трудно усмирить характер и еще труднее привыкнуть к человеку, который существует рядом, который считает тебя лучше, чем есть на самом деле… Но повод ли это яростно доказывать этому человеку его неправоту? Повод ли это забывать христианские ценности и погружаться с головой в порок?
- Только позвольте мне...
Александр сделал шаг вперед и протянул правую руку к Елизавете ладонью вверх. У нее был выбор: подать ему руку или нет, тем самым закончить этот разговор. Граф был способен просить прощения, способен извиняться, но унижаться – нет, не в собственном доме…
Поделиться1714 Май 2017 13:03
Елизавета сама не поняла, как последняя фраза сорвалась с ее губ. После того, как в комнате стало тихо и ее голос уже не звучал, девушка испугалась своих слов. Они были жестоки, как жесток подарок Его Сиятельства, но помимо этого они были неуместны и несправедливы. К тому же Лиза не могла однозначно и четко ответить, что она желала привить боль своему благодетелю в отместку за его непонимание и упрямство. Девушка жалела Александра Васильевича, винила во всем себя, вот только эти мысли были вызваны разумом, а не сердцем, которое разрывалось от непонимания, как только взгляд Лизы касался злосчастного подарка. И только от чувств, от эмоций Елизавета произнесла грубые слова, которые Его Сиятельство и вовсе будто не заметили.
Голос графа звучал совсем иначе, чем вчера или в первые минуты их разговора. Лиза неосознанно напряглась, ожидая выговора или осуждения, и обернулась к Александру Васильевичу, чтобы принимать его слова, глядя в глаза Его Сиятельству. Она смотрела на него прямо, но кротко, будто извиняясь за все, что могло причинить ему боль или неудобство, но что нельзя было выразить словами, потому что ту атмосферу общего стыда, давления совести и вины невозможно описать в выражениях и буквах, если ты не поэт. И даже не просто "невозможно", а кощунством было бы хотя бы попытаться это сделать не обладая даром красноречия. И Лиза им не обладала, поэтому молчал, не смея так же перебить графа.
Зато оба участника этой трагикомедии должны были чувствовать, как тяжелеет воздух, как душно становиться и как от нехватки свежего воздуха слова застревают в горле, не позволяя им объясниться. Во всяком случае, это чувствовала Лиза. Чувствовала, как ей хочется, откинуть гордость и приличия и бросится в ноги своему благодетелю, чтобы объяснить свое вчерашнее поведение, чтобы рассказать, что в момент казни она думала только о нем и его душе, чтобы повиниться и попросить прощения. Но ведь так нельзя. Она молодая девушка дворянского происхождения, а он почти незнакомый мужчины, который ей никаким родственником не является. Даже этот разговор наедине, в отсутсвие хотя бы слуг, мог быть компроментирующем. Правда, Елизавете сейчас было всё равно. Ее сердце остановилось, когда Александр Васильевич заговорил вновь, и заговорил так искренне, проникновенно и честно.
Лиза не ожидала подобных слов. Она слушала, не зная, что будет отвечать и как ей следует правильно отреагировать и показать, что она совершенно не держит зла на своего благодетеля. Девушка растерянно чуть покачала головой, хотела было сделать шаг навстречу графа, но остановила себя, не позволяя столь открытый жест, и только поднесла руку к груди в неосознанном порыве то ли загородиться от Его Сиятельства, то ли взять себя в руки.
- Александр Васильевич, Вы...- только и смогла произнести Елизавета перед тем, как Его Сиятельство предложил ей руку. Девушка, теперь находясь в совершенном замешательстве, замолчала и перевела свой взгляд на ладонь графа. Простой, примирительный, ни к чему не обязывающий жест, но почему сердце так сильно бьется, а щеки кажется чуть покрылись румянцем? И почему подать руку в ответ так сложно? Ведь простить Его Сиятельство... Елизавете не за что его прощать, она не держит зла на графа, а ее прежние слова лишь глупые эмоции. Но почему ответить на подобный жест кажется Лизе чем-то "из ряда вон выходящим"?
Девушка вновь обращает свой взгляд к Его Сиятельству. Проходит еще несколько долгих секунд, прежде чем Лиза с почти незаметной улыбкой на губах протягивает свою руку мужчине и касается его уже огрубевший кожи. Совсем не так, как вчера. Степенно, спокойно, мягко, без снисхождения, но с волнением и нежностью, превращая этот простой жест чуть ли не в интимный.
- Каждому человеку свойственно иногда оступаться. Остальным же следует помнить, что, чтобы сохранить свою человечность, им следует сделать все, что в их силах, чтобы помочь подняться. Я не держу зла на Вас, Александр Васильевич. Я тоже не во всем была права.
Поделиться1821 Май 2017 11:39
Это все так странно и диковинно, что Александр чувствует как по шее к лицу ползет краска, как становится жарко и дыхание сбивается, выдавая не то волнение, не то смущение. Граф в собственном разуме мастерски списывает это на разгоряченность воздуха в комнате, хочется открыть окно, но здравый смысл удерживает его от этого поступка. Повисло молчание, в котором каждый из них мог найти ответы на свои вопросы, мог подумать о произошедшем, Александр видел в этом молчании возможность исповеди, но оно не продлилось долго.
Все внутри мужчины дрогнуло, когда мягкая ручка Елизаветы коснулась его ладони, когда ее тонкие пальцы легли на руку, в одно мгновение ему показалось, что мир вокруг них перевернулся, что все внутри него самого перевернулось с ног на голову, но спустя мгновение все вернулось на круги своя.
Этот жест такой простой, вызывает в нем бурю эмоций от постыдно смущения до бравурной радости, от которой дыхание заходиться в груди. Александр улыбается, просто и искренне улыбается, наверное, впервые за многие годы.
- Ваше великодушие не знает границ, Елизавета Михайловна, - теперь, когда он улыбается, его голос звучит совсем иначе, и слова кажутся совсем другими, - я не достоин этого, но я благодарен Вам.
Он действительно благодарен ей, ведь никто раньше не заботился о его душе, никому не было дела до загробных страданий этой души, а ей внезапно было, и этот факт потрясал графа, как в свое время потрясло море, корабли, война… Он и не представлял, что в человеке может быть столько добродетели, столько света и чистоты, он и не представлял на сколько запятнана его собственная душа по сравнению с душой Елизаветы, и это было удивительное чувство, рождающее в нем благоговение и одновременно всеобъемлющий ужас контраста ее души и его собственной.
Он был христианином, считал себя добрым и порядочным Божьим рабом, но теперь понимал, насколько ничтожным и малым было все, что он делал во славу Господа, она одним лишь поступком, одним лишь взглядом и словом сделала во стократ больше, чем он за все молебны и службы в церквях.
В первое мгновение, когда ее рука легла ему на ладонь, в нем вспыхнуло желание приложиться к ней губами, как к великой святыни, чему-то по-настоящему священному, но в последний момент он вспомнил, что перед ним все же живая молодая девушка, которой может быть попросту неприятно, когда ее руки целует старый почти незнакомый мужчина. И Александр просто накрыл ее ладонь своей второй рукой, ощущая то ли реальное, то ли фантомное, но такое желанное тепло от ее руки.
- Мне, пожалуй, стоит уйти и оставить Вас в покое, но я все же позволю задержаться себе еще на несколько секунд, - это были его мысли, высказывать вслух которые не планировалось, но сейчас граф не мог удержать ни одну свою мысль в голове, - Бестужевы устраивают бал, я не собирался идти, но вдруг Вам захочется, да и Маша будет рада.
Приглашение на бал вышло каким-то очень скомканным и будто вовсе не приглашением, отчего граф нахмурил брови, недовольный собой, и снова поднял взгляд на Елизавету.
- Если Вы согласитесь поехать на бал, то я почту за честь представить Вас столичному обществу, думаю, Вам понравиться.
Сам граф никаких теплых чувств к Петербургскому свету не испытывал и старался держаться несколько в стороне, но с новым назначением было не избежать новых знакомств и утомительных приемов. Впрочем, перебарывать себя и идти туда, куда идти не хочется, Александру Васильевичу не впервой и эту необходимость он принимал смиренно.
Поделиться192 Июн 2017 14:45
Было странно и очень неловко. Девушка ощущала тепло чужих рук и смущенно, а, может быть, как-то скованно, улыбалась. Лиза была очень рада примириться с Александром Васильевичем. С ее плачь будто сняли неподъемный груз из мыслей самобичевания и чувства вины, которые мучили и изводили Лизу весь прошедший день и всю прошедшую ночь. Она должна была бы сейчас улыбаться ярче, ее взгляд должен был бы счастливо блестеть, а губы повторять слова извинений, клятв о будущем благоразумии и, конечно же, слова благодарности. Но вместо этого Елизавета тупила свой взгляд, смущенно поджимали губки и чуть алела, затаив дыхание ожидая дальнейших слов Его Сиятельства. В эти минуты она была счастлива, но не так восторженно, не безмятежно и наивно, как ощущает ребенок, которого простил строгий родитель за разбитую вазу и снял со своего чада не только физическое взыскание, но и моральное наказание, снял ту ответственность, которую несет душа. Душа Лизы все еще была скованна, прибита к земле оковами, которые не давали ей воспарить и стать свободной. Девушка ощущала какое-то незримое наблюдение за собой, за ее поведением, за ее ответами. Ощущала давление, которое называлось "общественное мнение", ведь почему-то всего на несколько минут, девушке показалось, что в их разговоре с Александром Васильевичем есть что-то неподобающее, что могли бы осудить, если бы о нем узнали. Право, какая глупость. Они ведь всего лишь загладили вину друг перед другом. Да и Александр Васильевич всегда относился к своей воспитаннице с таким почтением, с таким уважением, что у Елизаветы не могло быть неприятных и порочных мыслей о Его Сиятельстве. Только ощущение. Чувство смущения. Но такого странного смущения, которое, от части, было даже приятно.
Лиза еще не очень хорошо умела слушать себя и понимать себя. Семнадцать лет опираясь во всем на матушку, прислушиваясь в первую очередь к ней, а не к себе, девушке оказалось сложно различать в себе разные, но такие похожие чувства, особенно, когда они только зарождаются. Она была еще слишком юна и наивна, она во многое могла поверить и многим довериться. Так разве у нее могли быть какие-то сомнения в доброте и благородстве мужчины, российского офицера, который взял на себя ответственность позаботиться о ней? Особенно после того, как хорошо встретил ее у себя в доме Александр Васильевич? Разумеется нет. Не своя ложь, но что-то другое, что заставляло Лизу краснеть. И какой-то тихий внутренний голос объяснял девушке, что в ее смущении виноваты слова графа и его легкое прикосновение.
Впрочем, этому голосу пришлось затихнуть, как только Елизавета услышала приглашение на бал из уст своего благодетеля. Девушка в первом испуге чуть отпрянула назад, но не отняла свою руку у Александра Васильевича, скорее даже наоборот - ее пальчики чуть крепче обхватили ладонь Его Сиятельства, а потом ее испуганный, потерянный взгляд поднялся к лицу графа и она встретилась взглядом с Александром Васильевичем.
Он был серьезен. Казался очень уверенным в себе и решительным, и Елизавета от этого только больше робела, понимая перед каким обществом ей предстоит предстать. Ведь отказаться она не может. И не хочет... Не хочет, только если Александр Васильевич будет рядом и будет помогать ей, но ведь он не просто так приглашает ее на этот бал. И чувство вины, тут наверняка вторично. Девушка чувствует это, но не сердиться на своего благодетеля, который всего лишь честно выполняет обещание устроить судьбу юной девушки. Но как же скоро! Как же это страшно. И волнительно! И почему-то немного грустно.
- Я... Я не ожидала от Вас подобного предложения, Александр Васильевич. Оно мне очень льстит, и я не могу отказаться. Я благодарна Вам. За все.
За уже прошедшие дни в Петербурге, за горький, но полезный урок недавно минувших дней, за будущее, которому только предстоит свершиться. Эти чувства благодарности были искренними, как и все прочие, о коих девушка рассказывала своему благодетелю. Просто они были смешены с волнением, смущением и испугом. Удивительные чувства и такие новые, непривычные.
