Француз, а точнее, уже почти товарищ (быстро же они общий язык нашли!), вроде бы, что-то понял и начал отвечать. Тодор разобрал только "et des parents" и подумал что ответ на его вопрос о праздновании. Ткнул в бок Николая, мол, переводи. Но он, видите ли, прослушал! Гагарин скорчил недовольную рожу.
Нет, ей-богу, эти приступы задумчивости друга не переставали поражать! Непонятно… Как… КАК… тут можно о чём-то думать, тогда как происходит такое?! Великое дело, о нём точно потомки будут писать. Хочется радоваться и запомнить каждый миг, тем более что завтра уже начнутся сражения, бои и дни сольются в один. И только Успение останется в памяти особняком.
«Похоже, не понимает...» - он покосился на друга и моментально сделал вывод, — «Молодой, глупый! Что с него взять?!»
Хотя, если так поразмыслить, разница же между ними небольшая. Всего каких-то пару лет. А иногда кажется что больше! Ладно, в унисон с мыслями Тодор потрепал Николя за волосы, с высоты своего роста наклонился на него, выслушивая оправдания: «Что, а может кто (?), заставил его так глубоко задуматься? Ну-с?»
Но тот удивил. Тем что вспомнил о погибших. А они, ведь, правда вспоминали про тела, говорили о том что хорошо бы их, в святой праздник, предать земле. Но потом, как бывает, заговорились и забыли. А корнет Васильев напомнил! Ого как!
— Ты меня удивляешь, Николаш, — сказал Гагарин с полуулыбкой. — Конечно, надо! Давай, переведи ему...
Махнул рукой, хватая (уже какую по счёту? Третью или четвёртую?) бутылку. Мелькнула мысль о том что, вообще-то корнет ошибся и перемирие они не объявили, а просто решили не стрелять. За такое, само-собой, им ещё намылят шеи. Но это, к счастью, будет завтра. А сегодняшним днём Тодор умел радоваться.
— Ну, расскажи всё там. А я... я пока пойду нашим скажу. И за лопатами схожу!
Не самой стройной походкой, но ещё на твёрдых ногах и ясной головой он пошёл прочь, по дороге делая глотки вина. В конце-концов, он привык и не к такому количеству вина, что ему сделается? Дорогой, весьма громогласно, впрочем, иначе не умеет, сообщал всем о том чем будут сейчас заниматься и звал всех допивать, докуривать, а кого и доедать, брать лопаты и идти туда, где немалый кусок земли разделял два вражеских лагеря. Вскоре и на французском что-то послышалось, Фёдор решил что это про тоже вот ни по каким словам, догадался просто. Но да, там тоже самое говорили.
Вскоре, и правда, кто-то стал рыть братские могилы, кто-то складывать убитых рядами, кто-то даже взялся молитву за упокой читать, ну и прочее что готовило несчастных к погребению. Поснимали мундиры, чтобы не испачкать, закатали рукава, переговаривались кто как. Совсем уж не понять где наши, а где враги (хотя вот сейчас, язык не поворачивался называть их врагами). Сам поручик, бросив где-то почти допитую бутылку, занялся тем что таскал тела. Мёртвых и разлагающейся плоти он не боялся. Разве что брезговал немного, но тошноту можно и потерпеть, в конце-концов, он солдат а не барышня.
- Подпись автора
ПИСЬМА 
ЗАЛ СЛАВЫ
